Просмотр сообщения в игре «Судьбы людские: Гражданская война в России»

Портовый район Бакарица, куда прибыл Дмитрий Максимович, был поделен на две части: военный порт и торговый порт, впрочем, все это различие, на неискушенный взгляд Таврина, заключалось в том, что у прохода в военную часть стоял на карауле хлопчик с винтовкой. Хотя "стоял на карауле" - это слишком громко сказано: скорее, солдат использовал ее как опору, чтоб не упасть. Судя по нежно-салатовому цвету лица, парень сведения о наступивших "свободе, равенстве и братстве" обмыл весьма качественно.
Простоватое рязазнское лицо караульного, усыпанное веснушками, было предельно серьезно и сосредоточено: солдатик старательно занимался раскопками в глубинах собственного носа. Как раз в то время, когда контрразведчик проходил мимо, торжествующий боец обнаружил искомое и извлек его на свет божий, с интересом исследователя рассматривая находку. Дмитрий Максимович приметил, что погоны на практически в прямом смысое зеленом юнце - ополченческие. По возрасту он в старшие категории не годился, так что оставалось предположить, что он либо физически не годен к строевой службе, либо является единственным кормильцем в семье. Как бы то ни было, Таврин оставил "копателя", решившего скрыть свою находку в глубинах желудка, за спиной и прошел между двух деревянных складов на неохраняемую территорию Архангельского торгового порта.

Остановившись и оглядевшись, Таврин убедился, что в порту, в отличие от остальной части города, работа не встала: деловитые рабочие что-то грузили, что-то разгружали и переносили вглубь многочисленных деревянных складов, стоявших бессистемно тут и там. Деревянные пирсы самых причудливых форм тут и там десятками пальцев втыкались в воды Северной Двины, могучие параходы и маленькие буксиры, словно холмы, возвышались над кажущимися рядом с ними карликами людьми. А над кораблями словно колокольни уходили вверх многочисленные портовые краны.
Не смотря на кажущееся оживление, наметанный глаз полицейского разглядел и тех, кто не работал, и явно работать не собирался: некий господинчик в штатском облокотился на деревянную стену и делал вид, что сугубо поглощен чтением газеты. Но глаза его, цепкие и внимательные, чем-то неуловимым напоминающие взгляд городового, бдительно наблюдали за рабочими: что теми, кто грузил на стоящий невдалеке пароход бревна, что за теми, кто позволил себе краткий перекур.
Помимо рабочих и странного типсуса, по пирсам прогуливались и люди в незнакомой Таврину форме: видимо, иностранные моряки. Эти вели себя спокойно, и даже несколько развязно, прогуливаясь и несколько надменно наблюдая за рабочими. Некоторые иностранцы, под зависливые взгляды портовиков, устроились вокруг железной бочки, с азартом играясь в какую-то карточную игру.

Сделав несколько шагов вперед, Дмитрий Максимович услышал между двух соседних складов какой-то шум. Заглянув за угол, он обнаружил пренеприятнейшую картину: пятеро чернорабочих глумились над молодым городовым. Оружия у рабочих видно не было, да и в поведении их не было заметно явной агрессии: кажется, они просто наслаждались процессом издевательств над чуть ли не плачущим парнем.
Прислушавшись, контрразведчик разобрал слова:
- Кончилась ваша власть, как есть кончилась, ярыжка полицейская. А мы уж вам, кровопийцам, за все тогда припомним: юшкой умоетесь! Бояться будете, в ногах ползать будете, и ты, Ванек, тоже! Шел бы ты из городовых, пока не припомнил тебе, енто самое, ге-ге-мон, что ты скурвился и в его угнетателей поддалси!




Февраль в Архангельске - не лучшее время для прогулок, и к тому времени, когда барышни прибыли в кафе "Париж", они порядком продрогли. Наверное, дорога была бы еще тяжелее и, несомненно, скучнее, если бы Анна не попросила Веру рассказать немного о себе.
Данилевич, покинув "Романовъ" и оставшись наедине с поэтесой, стала выглядеть даже несколько бодроее и живей, чем вчера или же с утра: толи на ней так сказалось отсутствие рядом малознакомых мужчин, толи конкретно одного знакомого - Эленны. Выяснилось, что Вера может не только поддерживать нормальную беседу, но и улыбаться. Улыбка архангелогородки была легкой и чистой, немного стеснительной и неуверенной, но зато истинной.
История о том, как Данилевич попала в контрразведку, оказалась достаточно простой и не столь интересной, как можно было бы предположить. Окончив в пятнадцатом году Архангельскую Мариинскую женскую гимназию, девушка твердо решила послужить стойко переносящему тяготы военного времени отечеству. Попыталась стать сестрой милосердия - не взяли: Вера не смогла подавить боязнь крови. Поэтому, помучившись с выбором, она остановилась на работе военного чиновника: женщин среди них было, конечно, мало, но исключения все же были.
С трудом, но девушка смогла добиться должности делопроизводителя при штабе Флотилии Северного ледовитого океана, где и проработала до того момента, пока не услышала о создании Беломорского контрразведывательного отделения. И тут, по словам Данилевич, ее как молнией ударило - вот оно, достойнейшее из достойных мест, где можно послужить отечеству. Как бы Юдичев не желал принимать в свой штат барышню, Вера проявила удивительную даже для себя настойчивость и все-таки смогла пробиться в штат контрразведки, став одним из первых постоянных агентов Беломорского КРО.

За неспешной беседой девушки даже не заметили, как добрались до "Парижа". Войдя в хорошо натопленное помещение, и ожидая, когда человек поможет снять им верхнюю одежду, контрразведчицы оглядели полупустую залу.
Два столика в углу были заняты средних лет людьми, уткнувшимися в свои тарелки и всей своей внешностью словно бы говорившими: "Вот мы сейчас быстренько позавтракаем и поспешим на крайне важную и необходимую службу: перекладывать до вечера бумаги из левого угла стола в правый".
А вот столик поблизости от входа был занят четверкой шумных американских матросов, живо обсуждавших будущее плавание и подстерегающие их опасности в виде германских подлодок. Впрочем, понять, что все они - американцы, можно было только по форме. Если трое из матросов были вполне европейской внешности, то четвертый - вертлявый, мелкий, смуглый с раскосыми глазами, наверняка был каким-нибудь китайцем.
Последний стол был занят еще одной компанией из четырех людей: молодого человека в явно недешевом строгом костюме, и еще троих постарше, одетых так же по-деловому, только несколько попроще.

Когда барышни вошли в кафе, матросы и четверка в костюмах бросила на них заинтересованные взгляды. Голубоглазый молодой человек за вторым столиком при виде девушек широко улыбнулся им белозубой улыбкой и склонился к одному из своих спутников, что-то прошептав. Тот кивнул, поднялся и подошел к вошедшим, на чистом русском сказав:
- Доброго утра, дамы. Мой..., - он несколько замялся, - мой американский друг имеет честь пригласить Вас за свой столик, опасаясь, что матросы, - он несильно кивнул в сторону столика с упомянутыми персонами, - могут повести себя с прекрасными дамами невежливо. Не соблаговолите ли вы принять наше приглашение?
Пока подошедший убеждал барышень принять приглашение своего спутника, Анна бросила короткий взгляд на американца. Свободная, расслабленная поза, чуть прищуренные голубые глаза и хищная улыбка говорили о том, что это человек считает себя победителем по жизни и свято уверен в собственной харизме, а то и неотразимости.




Уточнив адрес штаба Флотилии Северного ледовитого океана, Ганурский и Карпицкий выяснили, что далеко идти не нужно: выйти на Троицкий, а дальше прямо и прямо, искомое здание за номером "67" будет по правую руку.
Выйдя на Троицкий проспект, контрразведчики убедились, что вчерашнее революционное празднование и не думает прекращаться: не смотря на раннее время, на улице было море улыбающихся лиц с красными бантами, продолжавших восхвалять "новую будущую Россию". Помимо обывателей, по городу праздно толклись солдаты и матросы, чего раньше даже представить было решительно невозможно.
Пару раз мужчинам даже приходилось заходить в магазины или проулки, позволяя пройти толпе, несущей красные флаги и транспоранты с разными надписями. Но опять же, Ганурский и Карпицкий отметили, что в Архангельске, в отличие от того же Петрограда, все происходило крайне мирно и спокойно: демонстранты не пытались устроить погромы или расправиться с прислужниками "старого режима", а армия и полиция, в свою очередь, не мешали шествию.
Наконец, мужчины добрались до искомого дома. Штаб Флотилии Северного ледовитого океана, как оказалось, располагался в невысоком опрятном деревянном домике, ничуть не похожем на присутственное место. Миновав ворота, господа контрразведчики убедились, что во внутреннем дворе располагаются два похожих домика, столь же не подходящихдля штаба, как и выходящий на проспект.

Приключения начались с самого начала: дежурный мичман никак не хотел пропускать незнакомых господ в святая святых ФСЛО. После недолгих препирательств, убедившись в неуступчивости офицера, напарники связались по телефону с Юдичевым; и лишь после того, как подполковник приказал пропустить своих подчиненных и не чинить им препятствий, прошли в здание штаба.
Но это оказалось лишь самой малой трудностью: на пути визтеров стали тяжелая и неповоротливая канцелярская волокита и неуступчивая бюрократия. Под насмешливо-ироничные взгляды флотских "сапог и чинуша" метались от одного начальника к другому, от одного отдела к другому. Вроде бы все и рады были бы помочь, но каждый находил столько "но...", чтобы отказать и перенаправить к следующей инстанции, что к исходу второго часа метаний по всем трем зданиям Карпицкий и Ганурский чувствовали себя полностью выжатыми.
За время забега из кабинета в кабинет им с кем только не пришлось пообщаться: от генерал-майора флота Заборовского Алексея Андреевича, начальника района Бакарицы, до безвестного чиновника военного времени, не имевшего даже классного чина.
Наконец, кажется, их мучения были закончены: отдыхавший в курилке кавторанг, представившийся Ильиным Борисом Павловичем, заметил двух вымотанных господ, один из которых был в форме корнета кавалерии, и полюбопытствовал, не может ли он чем-то помочь. Услышав о проблеме напарников, он задумался, выпустив к потолку несколько колечек дыма, и посоветовал обратиться к мичману Павлу Григорьевичу Калинину, помощнику начальника Управления морским транспортом.
Последовав совету Ильина, контрразведчики узнали расположение кабинета Калинина и уже вскоре стучались в нужную дверь. Получив приглашение: "Войдите!", Василий Корнеевич и Николай Александрович оказались в маленькой, заставленной стопками документов комнатушке, где ютились мичман и два чиновника. Подняв на вошедших усталые, покрасневшие от недосыпа глаза, Калинин тихо и устало поинтересовался, плохо скрывая раздражение:
- Чем могу служить, господа?




Первым делом Молоствов решил посетить Губернское управление почтово-телеграфной службы, расположившееся в доме номер два по Финляндской улице. Трамваи, увы, не ходили, посему добираться до Управления пришлось своим ходом. Как и вчера, ликующие архангелогородцы продолжали радостно приветствовать падение ненавистного царского режима: восторженные демонстрации, так отличавшиеся в лучшую сторону от унылых церковных шествий, охватили, казалось весь правый берег Северной Двины.

Поворачивая на Финляндскую, Вадим Владимирович услышал шум и гомон восторженных людских масс, так похожий на шум прибоя на набережной, и зычный голос какого-то оратора, заглушающего толпу, как пароходный гудок заглушает плеск волн. Выйдя на улицу, Молоствов увидел остановившийся трамвай, окруженный плотной толпой, внимающей речистому молодому человеку в шинели, стоящему на крыше трамвая. На плечах у оратора были погоны прапорщика инженерных войск, но от речей бы его любое армейское начальство наверняка бы повесилось на ближайшей колокольне:
- Граждане архангелогородцы! Настала пора нам самим взять власть в руки! Настала пора нам самим обеспечить собственную безопасность! Долой царскую охранку и полицию! Долой провокаторов и клевретов царизма! Да здравствует Свобода! Да здравствует Равенство!
Граждане! Мы создаем Комитет общественной безопасности! Нашей безопасности! Народной! Все, как один, голосуйте за кандидатов партии эсеров! Только мы можем остановить неминуимое восстание реакции! Только вернем народу отнятое! Землю - крестьянам, фабрики - под управление рабочих, свободу - всем! Ура партии эсеров!

Неподалеку от вдохновенного оратора располагалось искомое Управление. Большая часть почтовых чиновников, в честь подобного выступления, высыпала на улицу, внимательно прислушиваясь к речам неизвестного прапорщика.
...Когда Вадим Владимирович вошел внутрь, он убедился, что сегодня почтовые работники заниматься делами служебными явно не собираются. Даже те, кто не вышел послушать уличного Цицерона, занимались чем угодно, кроме своих обязанностей. Кто ел, кто беседовал, кто читал газету. На вошедшего обратили внимание далеко не сразу. Лишь после нескольких деликатных покашливаний стайка барышень, о чем-то шепчущихся и иногда посмеивающихся, соблаговолила обратить свое бесценное внимание на посетителя.
Выслушав Молоствова, они не стали вникать в его проблемы, и сразу предложили подняться наверх, в кабинет большого начальства. Последовав совету, контрразведчик поднялся по широкой лестнице на второй этаж и вошел в кабинет местного руководства.
Дородный седой мужчина со знаками различия статского советника в это время прихлебывал чай вприкуску, с интересом листая какую-то книжонку. При виде незнакомца он поперхнулся, побледнел, и нервно дрожащими пухлыми руками постарался спрятать книгу куда-то в стол. Судя по звукам падения, у него это не вышло, и та все-таки свалилась на пол.
На лице перепуганного высокого начальства отразилась целая гамма чувств: тут нашлось мнение и опасениям, и капельке стыда, и сомнениям, и раздражению. Кажется, статский советник никак не мог понять, кто заявился к нему в лихую годину: проситель ли, революционный террорист ли, или того хуже - ревизор.
Не зная как себя вести с визитером, почтовый служащий никак не мог придать лицу нужное выражение: быть ли суровым начальником или подчиненным с видом "лихим и придурковатым". В итоге на лице пожилого мужчины образовалась странная комичная смесь между первым и вторым. Чиновник никак не мог решить, как обратиться к Молоствову, и скрыл свои сомнения за внезапным приступом "кашля".