"Городъ Архангельскъ, улица Полицейская, дом 9, напротив."
Корнет Карпицкий перечитал приказ и бумажку с адресом в очередной — пожалуй, сотый, — раз. Архангельск, Северная губерния. Матерь Божья пресвятая дева Мария, более дремучую глушь было сложно представить даже на просторах необъятной Империи.
И все же, вот он, здесь, трясется первым классом — а ведь дядька Псиол мужик суровый, мог бы и третьим-то отправить, наплевав на традиции! — а за окном проплывает, в общем-то, уже практически Сибирь. Да что там, Сибирь и есть.
И хоть корнет Карпицкий в Сибири собственно ни разу-то и не бывал, в животе холодным червячком ворочалось ощущение одиночества и никчемности человека перед Природой. Он с тщательно скрываемой завистью глянул на солдат, высыпавших на перрон на очередном полустанке, и споро разделывавшим чекушку самогона на пятерых под краюху хлеба с чесноком и бородатый анекдот. Вот кому хорошо, хотя бы здесь и сейчас. В первом классе подавали коньяк и фазана, что конечно тоже по-своему было неплохо, но с какой-то совсем другой стороны, ненужной сейчас и неуместной.
Ворота Архангельска — Бакарица — встретили корнета задорным криком юного железнодорожника про свержение царя. Василий Корнеевич лишь пожал плечами, заслышав такое: глушь, что поделать-с, глушь и дикость. Придет же такое в голову кому-то. Слова лодочников не прибавили этой информации сколь-нибудь значимой весомости, зато толпа, начинавшаяся прямо на набережной и охваченная нездоровым лихорадочным весельем, вызывала настороженность. Корнет стрельнул папиросу у городового, но ничего более вразумительного, чем "Гуляют-с", не услышал.
Зато примерно к этому моменту начали обрисовываться его новые коллеги, и Василий Корнеевич словил в себе уже другое ощущение: легкий мандраж перед новым коллективом. Было такое каждый раз — и по прибытии в Николаевское, и затем, следом, в полк, и даже после, в командировке в Санкт-Петербургскую жандармерию. И корнет с удовольствием отметил, как навстречу этому мандражу поднимается из далеких глубин лихость и кураж, когда хочется шапку оземь и шампанского всем, и за оный кураж влетало корнету с завидной регулярностью — как наградами, так и выговорами.
До Беломорского контрразведывательного отделения, расположившегося в здании полицейской управы, добрались быстро, и корнет, украдкой осматривая попутчиков, сдерживал усмешку, ползущую на лицо своевольно, которая только усилилась после брошенной отставным фельдфебелем фразы "к шпиёнам".
Зато начальник "шпиёнов" оказался на вид хоть и невзрачным, зато крепким и чертовски внимательным, что корнету весьма понравилось. Отдав честь и щелкнув каблуками в ответ на оказанную любезность, корнет ответил на рукопожатие и польщенно кивнул.
— Буду рад служить под вашим началом, Павел Васильевич, оказанное доверие обязуюсь оправдать!
В душе корнет, конечно, надеялся оправдать доверие как можно скорее, чтобы вернуться в Санкт-Петербург, но не показал этого ничем.