Лицо медленно надвигающегося на него русоволосого было каменной маской из десятка несовместимых чувств, которая не треснула даже после того, как прилетевшая откуда-то сзади стрела воткнулась в его грудь, глаза казались, то холодными синими льдинками, то бездонными черными дырами, и в сердце Человека закралась первый червь сомнения. Не страха или неуверенности в собственной правоте, но непонятно откуда взявшегося понимания, что тут что-то не так. Понимания, только подкрепленного тем фактом, что убийца или разбойник, не скомандовал своим скрытым тьмой сообщникам немедленно утыкать его болтами, а просто неотвратимо шел вперед, не обращая внимания на свои многочисленные раны. Человек не был даже уверен, что противник знает о том, что умирает. “Темное колдовство”, “ифели”, “одержимость”, – полузнакомые слова роились в голове Человека, складываясь в множество разных, но одинаково страшных картин, а русоволосый был уже практически на расстоянии удара.
“Оглушить”, – наконец решил Человек, чуть поворачивая древко рогатины так, чтобы ее широкое лезвие было перпендикулярно земле. Воспользоваться ранами оппонента, и, сделав резкий выпад справа, ударить его плоской частью наконечника по голове, будто веслом. Слабость? Ошибка? Да, возможно, но ошибку всегда можно исправить, а убить можно лишь раз. Жаль, только, что левая нога так и норовит подломиться, стоит только перенести на нее вес, а рука даже без тяжести щита кажется чуть более чем безвольной плетью. Видят духи, не выйдет у него хорошего дальнего выпада, не выйдет.
– Один удар, – беззвучно прошептал Человек, напряженно следя за каждым движением русоволосого, до которого уже почти было можно дотянуться кончиком наконечника. – Дайте мне сил всего на один удар.
Лучше бы он не просил. Духи, ведь, иногда прислушиваются к просьбам смертных.
Он не мог посмотреть на себя со стороны, и, конечно же, не заметил, как губы его расходятся в хищном оскале, показывая крупные желтоватые зубы. Не увидел, как зло и холодно смотрят ставшие совсем звериными глаза, и как жадно раздуваются ноздри, втягивая пахнущий кровью и смертью воздух. Не почувствовал, как изменился тембр доносящегося из глубины его горла рычания. Но вот руки свои он видел и чувствовал, хотя некоторые вещи лучше не видеть вовсе. Пальцы его, вдруг, окатило таким холодом, будто бы их опустили в прорубь, а зажатое в них древко рогатины медленно прокрутилось помимо воли Человека, разворачивая обоюдоострый наконечник в горизонтальное положение. В положение, в котором ему будет легче всегда пройти меж ребер другого человека. “Dritt”, – только и успело пронестись в его голове прежде, чем холодное “нечто”, с которым Человек делил одно тело, бросило их обоих в лицо врага.
Русоволосый был умелым воином и наверняка представлял возможности раненого в ногу и руку противника. Он видел, как нетвердо стоит Человек, опираясь на левую ногу, видел, с какой задержкой действует его левая рука. Знал, что может не беспокоиться еще полтора своих шага. Знал, что раньше у его добычи просто не хватит сил. Только вот безымянному холодному “нечто” было наплевать. Наплевать на боль, наплевать на усталость, наплевать на моральные терзания и принятые Человеком решения. Взращённое в крови и боли “оно” радовалось им, словно старым друзьям, с которым их надолго разлучила злодейка судьба. ”Оно” должно быть в крови, должно быть окружено смертью, и должно эту смерть нести. Таков закон мироздания. Перенеся всю массу на раненую ногу и так быстро, что и глазу было не уследить, Человек вытянулся вперед, будто выпущенная из лука стрела, выбрасывая острие рогатины прямо в живот оппонента. Сухожилия на его руках натянулись до предела, грозя порваться в лоскуты, мышцы левой икры сократились с такой силой, что почти переломили древко засевшего в них болта, но холодное злое “оно” было довольно результатом. Довольно настолько, что даже отступило, позволяя Человеку насладиться плодом рук своих и волной всепоглощающей боли, что пришла через долю мгновения.
Человек вынырнул из океана чистого страдания, скуля, шипя и ругаясь под нос, как целая артель сапожников, уже через какие-то секунды со страшной мигренью и четким осознанием того, что все это происходило не впервые. Онемевшая левая нога почти не держала его веса, руки и плечи горели, словно в костре, и он даже припал на колено, чтобы выдернуть наконечник рогатины из трупа русоволосого. Ему было так больно, что мысли путались в голове, не желая складывать ни во что сложнее примитивных, но все равно ускользающих от понимания команд, но одну он таки сумел выудить и осознать, благо лежала она на поверхности: “Беги!”. Действуя, скорее, по наитию, чем руководствуясь чем-то рациональным, Человек бросил последний взгляд на тело одержимого, сгреб показавшееся, вдруг, очень легким тело своей безымянной спасительницы, и попятился, хромая и негромко угрожающе рыча, к спасительной темноте, в которой уже скрылись все остальные члены его стаи. Сейчас он вряд ли смог бы отбиться даже от дворового пса, но затаившиеся в темноте убийцы то ли этого не понимали, то ли были слишком ошеломлены гибелью своего лидера, чтобы стрелять.