"Что это, сердечный приступ? Какой-то тумор или опухоль в моей голове? - цепочка размышлений началась в пустоте. - Что ещё могло лишить меня зрения, и памяти, и знания о себе одновременно? Главное, что мне теперь делать, что я могу сделать? Главное, не поддаваться паники? Или, быть может, лучше всего предаться панике или, по крайней мере, изобразить нечто подобное?"
Схватиться за сердце, исказить своё лицо в гримасе боли, упасть на землю или, по крайней мере, согнуться по полам, так чтобы всем вокруг было чётко видно и доступно, что я не в себе и что мне нужна помощь. Такая демонстрация должна привлечь к себе внимание скорее и надёжнее, чем просто крик и призыв о помощи. Когда сторонний человек зовёт на помощь и провозглашает, что он болен, - это импетус обойти его стороной и отвернуться в сторону столь же великий, если не более, чем тот, что призывает, собственно, эту помощь ему оказать. Когда этот незнакомец, как кажется, переживает приступ у тебя на глазах, то это сообщает куда как менее амбивалентное послание поднять телефонную трубку и позвонить в "911". Как кажется, это более всего был вопрос наибольшей демонстративности и показательности своей беды и своего страдания. Послание о том, что он ослеп, что он ничего не видит, что он, по всей видимости, переживает инфаркт, прозвучит достаточно отчётливо и экспрессивно: кто-нибудь поможет ему или хотя бы сообщит о нём в службу медицинской помощи. Он не сможет заставить мир узнать о всей глубине своего несчастья? Его скорей всего проигнорируют, от него отмахнутся, и, быть может, одна из этих машин слева, - если он, хуже всего, сейчас на проезжей части, - врежется в него рано или поздно. В этом ключе, подымающийся из живота тугой комок, нарастающий приступ паники, может быть не такой уж плохой вещью. Все же, если ты хочешь показать всем, как ты напуган и как ты страдаешь, - сколь сильно ты нуждаешься в том, чтобы они обратили себя в твоих благодетелей, - это может быть сподручно, если ты не только стараешься казаться таковым, но так же если ты и, вправду, боишься и страдаешь. Паника придаст его маленькой игре и крикам о помощи должную искорку. Главное сейчас, поддаться панике и дать ей овладеть собой.
И вот, рассудив и рассчитав так, забвенный человек решил обратить свои идеи в действие. Был ли он прав? Кто знает? Быть может, беспамятство сделало его так же и бессмысленным идиотом, и он потому ничего не мог уже просчитать и сделать правильно. С другой стороны, вполне возможно, что, избавив его от иллюзии его эмпирического я, оно, беспамятство, забрало вместе с ней и все предрассудки, и все пред-суждения, и всю нелепую ложь, которая сковывая нас, и сдерживает нас. Быть может, оно превратило его в подлинную машину действия и достижения цели, лишённую морали, стыда, интернализированных социальных ожиданий и всего такого прочего, - всех и всяких сдерживающих факторов... Хех, она эта пелена забвения, впрочем, нисколько не умалила его, человека, страсть к саморефлексии и склонность к построению долгого и детализированного внутреннего нарратива? Впрочем, так же возможно, что этот маньеризм есть так же что-то новое: может быть, он и не имел места быть до темноты и забвения и пришёл вместе с ними.
В любом случае, человек завершил свой застывший в полу-завершённости полу-небытие шаг, затем он опустился на одно колено прямо там где встал и упёр правую руку себе в грудь. Из левой он всё так же не выпускал ручку своего брифкейса, хоть тот теперь был опущен на землю и размещён рядом с ним самим, человеком. Наконец, он скривил своё лицо в маску боли и отчаяния и закричал:
- Ах-ха... А-а-а-а... Моё сердце!.. Кто-нибудь помогите! Я ничего не вижу!