Протяжный утробный вой раздался в лесу, начисто отбив желание у детей искать в лесной чаще хворост. Вой не походил ни на звериный, ни на человечий. Низкий, полный горечи и злобы, он сотрясал древние дубы и заставлял мелкие камешки подпрыгивать на месте. И пусть рев был громкий, но не понять было откуда он доносится. Можно лишь было уверенно сказать, что тот, кто рычал медленно, - шаг за шагом, - приближается.
К счастью или к несчастью, Джонни вдруг вспомнил, что видел однажды подобное звездное небо. Был он тогда совсем еще карапузом, когда звезды заняли весь небосвод от горизонта до горизонта и он выходил в поле любоваться. Помнил тогда, как бежала к нему взволнованная бабушка. Еще вспомнил что-то из старых баек ее: мол, в такой день нечистая сила дозволяет себе разгул и тащит кого ни попадя в темный лес. Стараясь соображать как можно быстрее, Джонни попытался выудить из глубин памяти еще бабкиных историй о зачарованном лесу. Да только воспоминания словно песчинки просыпались сквозь его сознания, не оставляя там ни слов, ни образов. Разве что, Джонни вспомнил, что тьма, - настоящая, а не ту, что на картинках рисуют, - с людьми в лесу играет. Унесенных тени в лесу бросают и там играют. И что сгинет всяк в лес попавший. Не лучшее из воспоминаний. Да и узнать как "играют" отчего-то не хочется.
Лес разразился высоким жидким скрипучим хохотом, словно празднуя победу. Из темной чащи послышались вопли, стоны и крики - все полные торжества, радости и наслаждения. Серые пни ощерились, со скрипом вырывая корни из влажной земли. Тени выползли из-под камней, чтобы получше разглядеть угощение. Столетние дубы, еще сильнее сгорбившись, потянули узловатые ветви к Яре. Трава кровожадно зашелестела. Острые травинки указали на Лагота. "Его! Его!" - требовали они, тщетно пытаясь дотянуться до рубахи мальчишки. Вой заглушил все их стенания. Оно близко. Рядом. Быть может, оно прячется за тем деревом. Или тот камень - не камень вовсе. Оно смердит. Хуже конюшен и сортиров. От него идет тяжелый маслянистый запах от которого выворачивает внутренности. Что-то хлюпает. Какая-то каша.
Когда вой наконец угомонился, до ушей детей донесся тоненький голосок:
- Сюда... Скорее... Сюда!
Голос был настолько тихим, что с легкостью мог потонуть в легком ветерке. И все же, дети отчетливо могли различить его во всей какофонии лесных звуков. Обернувшись на голос, они увидели мальчишку, лет пяти. Стоял он ничуть не ближе ста ярдов, одет был в простую холщовую рубаху и простые же штаны. На лице были едва различимы следы выгоревших веснушек. Какого цвета его волосы было уже не различить - фигура мальчика казалась серебряной под луной, а кожа так хорошо отражала его, что казалось будто она светится. Мальчик стоял на месте, обеими руками подзывая детей. Монотонно, ритмично, неестественно плавно. Его широко отрытые глаза не отрываясь смотрели на лесных потеряшек, а рот продолжал петь свою мантру.