Константина
Огонь не знает о прощении. Не ведает раскаяния. Ему безразлично покаяние. Огонь милостив в своей жестокости. Он отбирает дары быстро, пожинает голодно. Растекается алыми вихрями, бурля на дне жизни, чтобы взметнуться однажды к недостижимым высотам. Обнять. Обтечь. Отпустить.
Принести избавление и искупление душам, что давно лишились надежды.
И по телу растекается жидкий янтарь. Он проникает в кожу. Он затекает в кровь. Он полыхает, заставляя мир перед глазами корчиться, свиваясь новыми очертаниями.
Чудовище, сжимающее горло, вдруг вспыхивает ярко и празднично. Заходится огнем и рассыпается вокруг искристый песок – все, что от него осталось. Пепел истории, ушедшей в небытие.
И остается сведенная в бесполезной судороге рука. Бесконечно далекий потолок. Пол, немилосердно впившийся каменными выступами в тело.
И что-то еще. Образ. Силуэт. Мальчик.
Черная плоть, выплавленная из загрубевшей лавы. Закаленная огнем, что еще пробивается полыхающими жилками меж трещинами. Тяжелые каменные крылья, неспособные никогда вкусить радость полета. Высеченные складки простой туники. Будто статуя. Будто идол.
И безликое лицо, чьи миловидные детские черты не трогает ни одна эмоция. Живыми остаются лишь глаза. Два огненных безразличных блюдца, где сконцентрировалось все, что ты знала и любила.
Твои грехи. Твои проступки. Твоя вера.
Перед ним оголяется душа. Не остается ни секретов, ни тайн. Только истина, какую он имеет право судить. Старый Бог с юным лицом.
Каррум.
И кажется, что сейчас будет самый последний танец. Последняя вспышка. Последний виток огня. Рухнет, опадет и сгинет душа, что носила имя Реннарт. Под этим монолитным взглядом. Под тяжестью его каменных крыл.
Но проходят секунды. Рассыпается вместе с пеплом сожженного мертвеца время. Расходится ткань пространства и реальности, возвращая в мир движения. Его силуэт растворяется, теряя резкость форм. И в последний миг до полного исчезновения он протягивает руку, чтобы ухватить тебя за запястье своими обжигающими пальцами. Взмахнуть скрипящими крыльями. И поставить тебя на ноги.
Не смей падать.
Никогда.
Айлин
Казалось – гуще стали тени. Размытие образы. Мир терял свои очертания, мир становился вязким, как горячий туман.
Блеснула где-то сбоку полоска света – открытая дверь, куда скользнул Арис.
Там было хорошо.
Это знание, как беспрекословная и единственная истина. Разве может быть плохо там, где так ярко горит свет? Где нет места тьме, где некуда спрятаться теням? И стоило лишь протянуть руку. Пройти до самого конца, коснуться ручки. Скользнуть вслед за ним, оставив позади боль и мрак. Страх и гниль. Пока эта девушка корчится в цепких лапах. Пока ее рвут и рвут на куски, заполняя этими звуками оглохший и охрипший от тишины мир.
Только несколько шагов.
Откуда в тебе это? Сострадание? Милосердие? Желание помочь?
Не смеши.
Это твой страх.
Мысли смешались. Растеклись по стеллажам разума в беспорядке и хаосе. Уже невозможно было отделить Его голос от своего. Он был все ближе. Он подступал и близилась та черта, за которой возврата уже не будет.
Страх остаться одной.
Маленькая, потерянная девочка. Здесь. В глубинах ожившей смерти. Под ее многочисленными слепыми взглядами.
Ты просишь меня?
Тебе не стоит просить.
И легче становится дышать. И заполняет легкие что-то приятное. И невесомее одежды. Не путаются уже под ногами юбки, которые будто парят, не касаясь пола. И ринувшиеся мертвецы не замечают.
Для них ты – никто.
Черный антрацитовый взгляд и едкая усмешка. Что-то холодное касается шеи, скользя едва ощутимо и оставляя след – черно-пурпурный развод.
Возьми ее за руку. И иди.
Арис
Многое осталось позади. Кровь, боль, смерти. Отнятые жизни и необоснованные поступки. Первые шаги сквозь тьму. Свивающиеся и сплетающиеся силуэты теней. Безымянные образы. Колкие взгляды. Обидой искривленные губы. Смрад гниющих тел.
Там остались Айлин и Константина.
Полоска яркого света провела черту, ослепив на мгновение глаза.
Потребовалось время, прежде чем новый мир начал проявлять свои очертания, принимая новые формы.
Это все привычка. Это так быстро и просто – поверить в то, что назад дороги нет. И сделанный выбор единственно правильный. И каждый следующий шаг ведет только туда, куда надо. Легко поверить, что свет не обманет.
И жизнь распахнет новые знамена.
***
Длинный зал. Истлевший ковер на полу. Когда-то он был темно-зеленый с двумя золотыми полосами по кайме. Сейчас – пепельно-серый, покрытый пятнами и дырами. Вогнутый потолок, где крошечными осколками мозаики выложены лица. Десятки. Сотни лиц. Детские. Старые. Улыбающиеся. Злые. Женские и мужские. Искривленные гримасами боли, отчаяния или же радости. Такие разные, что становилось жутко. Они все смотрели вниз, провожая взглядом каждый шаг вошедшего. И в их отполированных глазах отражался яркий свет, исходящий от многочисленных свечей. Ими было утыкано буквально все. Толстые и тонкие, высокие и низкие – они заполняли собой каждый дюйм пространства, оставляя только узкую дорожку, будто коридор. Их огонь горел ровно, лишь единожды трепыхнувшись от созданного взмахом двери сквозняка.
В конце коридора – силуэт крестьянина. Он стоял, словно неживой, перед небольшим возвышением, где находился белоснежный от воска стол. Потеки свечей спускались до самого пола и из них все еще торчали фитильки, горящие многочисленными лезвиями пламени. За столом по другую сторону кто-то сидел. Можно было разглядеть кусок сутулого плеча в простой серой робе, но все остальное закрывала фигура крестьянина.
Гидра
Услышав приближающиеся шаги, существо юркнуло за каменный нарост, исчезнув из поля зрения.
Долгое время ответом Джеку была лишь вязкая тишина, куда уже не вплетались мелодии подземной реки. В этой тишине ужасающе громко колотилось о ребра сердце. Со свистом наполнялись воздухом легкие, раздуваясь в груди излишне шумными валиками. Скрипели суставы, будто проржавевшие петли.
Несколько бесконечных мгновений и по камню скользнула трехпалая кривая лапка. Розоватая кожа была покрыта многочисленными пятнами и редкими седыми волосками, напоминающими щетину. Вслед за конечностью из тьмы плавно и медленно вынырнула голова.
Оно было похоже на ребенка. Уродливого, старого ребенка с изувеченным лицом, где один рубец шрама перекрывал другой, оставляя бугристые волны. Рот с бескровными белыми губами перекосился сильно вправо, оголяя мелкие белые зубки. Острые зубки. Короткий нос был неоднократно перебит и неправильно сросся, проходя сквозь мордашку зигзагом. На слегка вытянутом черепе остались лишь намеки на волосы – жиденькие серебряные пряди.
Удивительными казались и глаза существа. Огромные и абсолютно черные с мелькающей в середине бездонной синевой. Ни ресниц, ни бровей.
- Не опасссны, - прошипел уродец, показывая светлые десна. – Не опасссны…
Причмокнул губами, будто пробуя новые слова на вкус.
- Боятьссся.. Уку боитсся. Боитсся! Ссстрашшшно!!
Шипение сорвалось в хриплый болезненный вой и существо вновь спряталось за камень. Оттуда раздались едва слышные стоны и всхлипы, переходящие в быстрое бурчание:
- Не опасссны, опассны… они вссегда так говорят. Опассны. Уку никто не любит. Уку не имеет друзззей. Опассны… они опассны! Их надо убить!!! Убить! Нет-нет-нет… Уку не убийцца… нет… пусссть уходят.. опассны…
Оно выглянуло вновь, но на этот раз с другой стороны камня и показывая один только глаз.
- Видишшшь?..