Кончилась песня, а вместе с ней кончились и силы. Последний куплет взметнулся к потолку, забился пойманной птицей под куполом храма, заметался в пропахшем гарью и смертью воздухе и... потух. Но слова, слетевшие с губ, не прошли даром: побежала по колонне цепочка трещин и, хоть та и устояла, но следы поцелуя огня на ней были явнее явного. Жестокое прикосновение пламени каснулось и пола, но, увы, не так, как того хотелось бывшей жрице. Со страшным треском казавшийся столь незыблимым мраморный пол провалился, открыв ведущий в неизвестность зев пропасти. К сожалению, земля разверзлась не под наступающими, а лишь поглотила без устали махавшего молотом воинственного спутника Константины.
Тяжкий полог безумия - ярко-алая ненависть во взоре и драгоценный пурпур ожесточенности, разбавленные антрацитово-черными искрами циничного презрения к жизням других; оказался словно сорван чьей-то легкой и заботливой рукой. Что было причиной этому? Выплеснулась ли, наконец, вся ждавшая своего часа сила, или Огненный принял жертву и отпустил на время свою верную слугу из тенет ярости - неизвестно. А, может, причиной всему была песня рыжеволосого мальчишки, чьи слова столь искусно вплелись в ее песню, неся окружающим мир и покой?
Много вопросов, но ответов на них сейчас не найти. Виден лишь результат: безжалостная толпа - мешанина рук, ног, тел, направляемая одним жестоким и рассчетливым разумом, застыла в нерешительности, остановила свое неумолимое продвижение. Словно пальцы убийцы, уже было сомкнувшиеся на горле жертвы, внезапно замерли, давая той возможность вновь вздохнуть, вновь ощутить в легких воздух - жизнь. Лишь гвардейцы, которым все было нипочем, расталкивали замершие тела, уверенно приближаясь к тем, кого приговорили к смерти.
Безумие медленно и тягуче схлынуло мощным отливом, и Константина со всевозрастающим ужасом воззрелась на дело рук своих. Ужели это я? Ужели я была столь яростна и жестока, что не задумываясь, лишила жизни ни в чем неповинных подданых его величества, тех, кого я призвана защищать? Как мне теперь оправдаться перед королем, перед Старшим, наконец, перед самой собой? Как мне теперь жить с осознанием того, кем я стала и кем могу стать вновь? Как? Ответь, Очищающий!
Ей действительно было жалко этих несчастных. Прах побери, действительно жаль этих бедных людей: чьих-то мужей, жен, отцов, матерей - таких простых, таких обычных и ни в чем не виноватых. Их использовали, как пешек, лишь бы убрать с доски Игры так мешающие фигуры противника. И судьба пешек не интересовала направившую их руку.
Да, обвиняемые сумели остановить их. Но Константина понимала, что их задержка, к сожалению, временная, и приговор никто не отменял. Сердце скорбело о погибших, а разум расчетливо и цинично советовал отступать, коли представилась такая возможность. Но прежде - обрушить эту приснопамятную колонну, сделав ее барьером между уходящими и ловящими. Сколько раз она сама была ищейкой, выслеживающей жертву, сколько раз она ловила преступников, а теперь сама оказалась на месте жертвы. И теперь гончая сама превратилась в зверя, теперь уже ее саму догоняли жестокие охотники. Это странно и забавно - ощутить себя в чужой шкуре, не правда ли?
...Замер у края провала воин с обнаженным мечом, готовясь прикрывать отход других, тех, что за минуту остались единственными своими в этой круговерти безумия. Он - солдат, а она? А она... Что она: маленький чиновник, винтик в огромном механизме государства. Или нет? Нет. Она - тоже защитник страны, пускай о ее делах никогда не изнает широкая общественность. А значит, и ей надо встать плечом к плечу с мужчиной, прикрыть отход гражданских, тех, кому война и смерть - чуждые слова из другого мира.
И вновь Константина воззвала к Карруму, прося в очередной раз поделиться толикой своей силы и дать ей, наконец, возможность обрушить колонну. Дать ей шанс спасти себя и других, пускай и дорогой ценой - ценой жизни тех, кто хочет лишить жизни их. Взлетел к небесам неслышимый зов, и та, что была известна соседям, как госпожа Реннарт, поднялась с колен и быстро подбежала к краю провала, став рядом с мечником.
И вновь в тишине прозвучал голос темноволосой женщины, но на сей раз в нем не было той яростной и кипящей силы первородного пламени, как раньше - он был тихим, сухим и надтреснутым:
- Отступайте, мы прикроем.