Первым желанием профессора было стремление рвануться наверх. Вторым пришло понимание, что он не знает, где верх находится. Альберт читал о таком. Такое случается с аквалангистами во время ночных погружений, когда подводит инстинктивное «иди на свет». Их нельзя винить — с самого начала своей тысячелетней истории человек пытается идти на свет, упрямо продираясь сквозь колючие заросли, подбирая объедки и отмахиваясь костяным копьём от чудовищ.
И вот теперь Элиотт смотрел, к чему пришёл: к холодной могиле на дне. Профессор сам не знал, как ему удалось сориентироваться и понять, что он всё ещё находится в собственном автомобиле. Он не страдал гидрофобией. Тяжесть глубины не сводила с ума, хотя приходилось бороться с собой, отражая то приступы сосущего голода, то клаустрофобические припадки ужаса. Приходилось раз за разом напоминать себе, что раз он пролежал здесь невесть сколько, то вдруг начинать паниковать — попросту глупо.
Бум...
Он ударился плечом о подголовник сиденья, разорванный когтями той девушки. И это — его свет, цена его просвещения? Устало закрыв глаза, израненный профессор позволил воде лениво качать его в тесноте железной коробки. Он не дышал, он не мог умереть, даже пули его не убивали. Наверное, это отвратительно — быть бессмертным, хотя сейчас Альберт Карл испытывал немалую и запоздалую благодарность к... к...
«За такое не благодарят».
Он ведь мог поступить иначе. Он ведь мог вернуться в госпиталь. Может быть, это сумасбродный мистер Морган во всём виноват?
Бум...
Руки Элиотта с трудом нашаривали угловатые горбы колёсных арок, рёбра двери багажника, сиденье, чьё-то тело рядом. В полной темноте Элиотт не знал, детектив это или не детектив — но, стараясь инстинктивно оказаться подальше от чего бы то ни было плохого, он стал как одержимый рваться сквозь салон к дверям. Наверное, машина упала колёсами вниз — он смутно помнил (или убедил себя, что помнит) примерно это. Значит, надо было оттолкнуться ногами от крыши и грести, грести...
«Мог дать официальные показания...»
Теперь профессор двигался не затем, чтобы спастись из воды, а затем, чтобы спастись от себя.
«Ты всё равно не бросил бы никого умирать. Ты всё равно...»
Элиотту не хотелось никому мстить. Больше всего хотелось плакать. Впервые за сорок лет, во второй раз за эти ночи. Или в первый?.. Память отказывала. Он просто хотел вырваться из зовущих первобытной жаждой объятий чёрной воды. Наверх. Есть там свет или нет.
Наверх. К боли, растоптанной гордости, унижениям.
Наверх.