— Ох... мистер... Марлоу...
Не сиди профессор в тени корабля, который умудрился пропасть посреди чистого места, этот фокус вогнал бы его в очередной кризис личности. Но сейчас, пусть и оставшись таким же невероятным как факт, исчезновение привело Альберта Карла в чувства. Их враги были всё ещё живы. Они были многочисленны, вездесущи... и, кажется, не менее бессмертны.
Со слабой улыбкой Альберт Карл ощутил приступ знакомой, но так давно не посещавшей его гордости — знания, что оказался полезен. Он смог помочь детективу Моргану вырваться из западни и выполнил долг уважающего себя мужчины и джентльмена. Ах эта старомодная заносчивость южных штатов, как не на руку она вышла сегодня, бросив импозантного профессора математики в буквальном смысле в печь к дьяволу! Но как же полумёртвый профессор был горд собой.
«Уходите, мистер Морган, спасайтесь! Вы должны довести до конца своё дело», — хотелось кричать ему, но момент не подходил к аляповато-трагичным прощаниям.
Сухо кашляя от дыма, Элиотт неловко поднялся, опираясь на землю и колени. За его спиной расцвёл цветок из чёрного и рыжего, огня и дыма. Профессор поспешно отступил от машины, не глядя в направлении огня. Сквозь салюты восторга старательно пробивали дорогу паника и страх. Они поднимались липкой тёмной волной, чтобы утянуть профессора Элиотта обратно на колени, заставить плакать и вымаливать прощение. На секунду Альберт Карл вспомнил сухие комнаты частной школы для мальчиков. Вспомнил, как до боли в суставах сжимал единственную защиту — вонючий носок с насыпанными в него столбиком центовыми монетками, и знал, что будет очень, очень больно. Потом он вспомнил, как на его глазах крепкий мужчина восточно-славянской внешности посреди бела дня избил худощавого мексиканца, просто не уступившего ему дорогу на пешеходном переходе. Мир звериного насилия... мир его слёз, истерик, страхов...
Пламя разгоралось, очертив распрямившегося профессора багровой рамкой. Привычным и абсолютно неуместным движением Альберт одёрнул изрешечённый насквозь пиджак, смахивая с ткани выползающие пули. Он был сух и собран. Перед ним возникла проблема, которую необходимо было разрешить. Как будто голодные взгляды невидимой аудитории скользили по нему, выискивая лишь малейшую слабину, малейшую ошибку. Нельзя показывать страх.
Хищники боятся хищников.
Элиотт снова откашлялся, содрогаясь всем телом от едва контролируемого ужаса.
Нельзя показывать страх. Хищники...
Под его ногами зачавкала грязь, когда профессор, словно и не собирались с ним «поиграть», ровно двинулся прочь от машины и корабля. Он бдительно смотрел по сторонам, но не вертел головой — смотрел на землю, зная, что не увидит этих людей, как не увидел их корабль. Профессор искал следы. Он знал, что даже невидимки обязаны их оставить — так следствие выдаст причину.
— Каким чудовищем, — поставленным тоном лектора спросил Альберт Карл в темноту, — следует быть, чтобы сравнивать с игрой жизнь и сравнивать с игрой смерть? До нашей эры Аристотель назвал порядок и определённость важнейшими видами...
«Ты обезумел, Альберт».
«Хоть потрещу перед смертью, Альберт».
— ... прекрасного. Ответственность! Рациональность! А к чему вы пришли? К жизни посреди болота? К стрельбе? К моральному разложению? Теперь я знаю, почему мне говорили, что за такое не благодарят.