Джон не участвовал в дискуссии. Он погрузился в собственные мысли и чувства и со стороны выглядел типичным проблемным подростком, замкнувшимся в себе. В принципе, можно было бы навесить на него этот ярлык и не обращать внимание, если бы его душу грызли именно подростковые комплексы, а не звериный Голод, который нельзя было утолить обычной едой. Джон знал, что именно требует этот поселившийся в нём демон, воспоминание об убитой медсестре и живительной амброзии в её венах было выжжено у него в мозгу нестираемой печатью.
Пару Джону составила молчаливая Кэтрин. С момента приезда в дом Элиотта, она не сказала почти ни слова и вела себя очень и очень сдержанно. Её скромность, родившаяся из союза хорошего воспитания и природных черт характера, не позволяла ей почувствовать себя как дома. Но о родном доме напомнило. Примерно в таком же доме жила её семья, и из такого дома она сбежала, чтобы работать официанткой и сводить концы с концами лишь благодаря скупым чаевым, и всё ради того, чтобы жить той жизнью, какой хочет она сама, а не какую для неё приготовили её родители. Её родной дом был для неё чужим. В доме Элиотта всё было ещё более чужим, что даже страшно было лишний раз что-то взять или что-то включить.
Она сидела и думала, как вписать себя в новые обстоятельства. И как новые обстоятельства вписать в свою голову. И как вписаться в эту компанию чужих и незнакомых мужчин, ставших вдруг собратьями по кровавому несчастью.
Её мысли прервал мягкий музыкальный звук, разлившийся по дому. Она сразу распознала в нём ля-минорное арпеджио, словно старого знакомого, появившегося из ниоткуда, чтобы поддержать. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что за маской старого знакомого прятался звук звонка в дверь, который не предвещал ничего хорошего.
Альберту Карлу потребовалось на это гораздо меньше.