Осень лучше лета. Эту истину Николас выучил с детства, когда испепеляющее дневное солнце, заливавшее Кастильские виноградники на склонах холмов, наконец немного снижалось к горизонту, давая возможность выходить из дома в полдень без риска лишиться чувств от жары.
В Британии все было наоборот. Точнее, в Британии один сезон был только хуже другого. Влажная, но холодная зима заваливала снегом выше головы; непостоянная весна то промачивала ноги до нитки, то схватывала растаявшую слякоть крепким морозом; удушающее, смрадное лето было похоже на гниющее болото. А потом приходила осень, и приносила с собой пробирающие до костей ветра.
Впрочем, он не жаловался. Уже давно ему не было дела до погоды, непогоды или других явлений, доставляющих телу неудобства. Человек ко всему привыкает.
Точно так же он привык к бесконечной болтовне торговца, встреченного по дороге в компании одинокого телохранителя. Тот своим балабольством даже немного напоминал о родине, где каждый второй прохожий, с которым ты провел больше пяти минут, считал необходимым поделиться с тобой историей всей своей жизни. Адриан давно научился не вслушиваться в этот треп, поскольку не имел никакого желания ни вступать в диалоги, ни делиться ответными историями. До их попутчика ему тоже не было дела.
Ах, как хорошо было бы сказать сейчас, что Николасу Адриану Гарсиа ди Маре, бастарду благородной фамилии Гарсиа, бывшему аделантадо отряда наемников и потомственному идальго, которому не светило ни полпесо наследства, не было дела ни до чего...
Так было раньше. Его интересовала лишь война, добыча, попойки и слава — в той мере, в которой эта слава могла помочь ему заслужить расположение отца. Тщетные попытки, но кроме них, в его жизни не оставалось ничего, что могло было бы составить ее смысл: ни веры, ни надежды, ни любви.
Так было до Байонны. А после Байонны все изменилось.
Теперь он воин Господа, в которого не слишком-то верит до сих пор, и призвание его — сражаться с нечистью, в которую он не верил раньше. Он бы рассмеялся в лицо любому, кто сказал бы ему год назад, что его, наемника и рубаку, ждет посвящение в орден и великая миссия. И прозвище "Испанец", приклеившееся к нему намертво в британских землях.
После Байонны ему сложно спать. Нет, ему не снятся кошмары, когда удается все же забыться сном. Но сам сон бежит от него, бежит с наступлением ночи, когда сумерки скрывают землю, обманывают взгляд и заставляют тени плясать и корчить гримасы, от которых рука крепче стискивается на рукояти меча.
В обители ордена был хороший двор для фехтования. В нынешнем походе же он просто выходил в ночь, обнажал свой клинок и упражнялся до тех пор, пока усталость не заставляла тяжелый эспадон упираться острием в землю, а грохот пульса в ушах не заглушал чудящиеся шорохи в кустах. Тогда он возвращался и проваливался в сон до утра, добирая все, что не доспал ночью, полуденной дремой.
Все равно в этом Богом забытом краю не на что было смотреть.
Но наконец в этом длинном пути, в затягивающей ежедневной рутине, в дурманящей голову болтовне торговца произошло что-то, достойное внимания.
Его попутчик, монах Петрус, первым спрыгнул с повозки, выразив желание помочь. Николас звякнул доспехом, молча спрыгивая следом и осматривая окрестности. Для засады место было не самое удачное, но осторожность никогда никому не вредила.