Семейство Эстакадо пока задерживалось, и церемонию прощания без них пока не начинали. Зато прибыли Бальдассаре со своей сестрой Антуанеттой: все в черном, траурные, печальные - уж они-то точно были опечалены внезапной смертью Бернардо. Судя по их нервному и напряженному поведению, дела у семейства Фаррадечи шли крайне плохо: ну не могли изысканный гуманист и скромная барышня в такой тяжкий и ответственный период удержаться на борту раскачивающегося в море интриг корабля власти в Пьяченце, не говоря уж о том, чтобы встать у штурвала. Впрочем, дом Фаррадечи был весьма разветвлен и многочислен, и никто бы не удивился, если на смену не справившемуся ученому пришел бы кто-нибудь более хваткий. Впрочем, на званном вечере у Дестефани взвинченным Фаррадечи ничего не грозило, и они потихоньку стали расслабляться. Впрочем, представители почтенного семейства держались рядом друг с другом и почти ни с кем не беседовали - лишь перекинулись парой фраз с хозяйкой дома.
Сама синьора Дестефани прогуливалась между гостей, оставаясь с каждым вежливой и предупредительной, находя для каждого доброе слово и даря изысканный комплимент. В своих беседах неаполитанка была осторожна, и всячески избегала обсуждения политики и текущей ситуации в городе, щедро делясь в замен этого римскими, миланскими и венецианскими сплетнями, новостями моды и искусства. Бдительно следившие за окружающими синьоры не могли не заметить, что Магдалена старательно обходит всех по порядку, при этом стараясь не уделять никому больше времени, чем другим. Из этого прямо-таки напрашивался определенный вывод: молодая вдова свято блюдет нейтралитет не только между схлестнувшимися домами, но и между всей городской верхушкой.
Гости пили вино, периодически подходили к столу за закуской, и в целом вели себя ровно так, как и ожидалось. Исключение составляла лишь республиканская троица, против обыкновения все так же продолжающая о чем-то шушукаться, подозрительно косясь по стронам. Явно, эти синьоры были заняты каким то своим, очень важным делом, раз уж даже на рауте не могли отвлечься от него. Впрочем, подслушать их переговоры было бы затруднительно: не смотря на то, что они оживленно спорили, тон они держали крайне тихий. Даже Самсоне, раздраженный и злой, не орал басом, как обычно в подобных ситуациях, а тихо переругивался с коллегами.
А вот старуха-Пикколомини, поймавшая в свои сети несчастного Доменико, вещала во всю. Бедный римлянин был вынужден, соблюдая приличия, выслушивать долгий монолог о здоровье любимых собачек пожилой синьоры, их здоровье и способах кормления. Отвлеклась Женбев лишь на подошедшую Дестефани, явно и громко прошипела что-то типа: battona neapolitana, молча выслушала комплимент своей внешности и платью и затем, подбоченясь и презрительно глядя на вдову, громко заявила:
- Зато скоро ко мне прибудут мальчики-кондотьерчики, и любой мужчина позовет меня в жены! Не то, что тебя, никому не нужная тощая cagna! Южанка в ответ на эти неприкрытые оскорбления лишь мило улыбнулась и подняла бокал "за пышущую здоровьем синьору Пикколомини, которая, разменяв пятый десяток лет, прекрасна, как сороколетняя". Старуха неодобрительно покосилась на Магдалену, а потом, решив, что не след ей, такой богатой и знатной, обращать внимания на недостойных, продолжила свою беседу с Колонной.
Еще одна группка образовалась вокруг увлеченно беседующих Сориа, ди Ферранти и Джованни, обсуждающих петушиные бои. Вскоре к ним присоединился и Кальдерони, пожаловавшийся на то, что последняя неделька у него выдалась ужасной: сначала Красный заклевал Посейдона, на которого Леопольдо поставил ажно сотню сольдо, а затем какие-то мерзавцы разграбили один из его обозов - одни убытки, вобщем.
Ну а прочие беседовали кто о чем: Стефан, например, разговорился с семейством де Боно, причем, судя по лицу Эмилио, которое можно было читать, как открытую книгу, беседа шла вполне дружески; а к Беатрис Джованни подскочил маэстро Амадео, облобызавший ее в обе щеки и начавший скороговоркой о чем-то вещать, активно жестикулируя.
Мирное течение только-только начавшегося вечера было на несколько минут прервано одним из слуг Дестефани, сообщившего, что синьора Джованни ждут у входа по очень важным делам, связанным с одной из тратторий. Извинившись перед почтенным обществом, Маттиас на некоторое время оставил его.
Кажется, де Боно был рад видеть здесь хоть одно немного близкое лицо. Крепко обняв Стефана, он даже попытался быть вежлив и куртуазен, в меру своих сил:
- Приветствую, синьор Сальваторе. Приветствую, прекрасная Эселла, - склонившись, он поцеловал даме ручку, - Вы очаровательны и, клянусь жоп..., - спохватившись, он проглатил так и не успевшее вырваться слово, - И сногсшибательны, вобщем, как лавина рыцарской коницы.
Повернувшись обратно к Сальваторе, он продолжил без переходов:
- А смотри-ка, Стэф, Фаррадечи-то жмутся и нервничают, саva... Тьфу! Вобщем, походу, знает кошка, чье мясо съела, а?
Мария же, в противовес разговорчивости отца, лишь несколько неуклюже сделала реверанс и коротко поздоровалась:
- Счастлива видеть синьора Сальваторе и его достойнейшую дочь. Для меня честь лицезреть вас и беседовать с вами.
Пока де Боно, пытаясь остаться в рамках приличия, распинался, разум Стефана вспоминал, что он еще слышал и знает о хозяйке дома. Наконец, припомнилась давняя, года три назад, беседа с неаполитанским купцом. Он клялся и божился, что покойный муж Магдалены обладал знаниями тамплиеров, а сама она была злокозненным алхимиком и ведьмой. Вот только проверить слова купца не представлялось возможным.
Расцеловав Беатрис, размахивающий руками словно мельница маэстро, отвесив несколько изящных комплементов, поделился с "ослепительно прекрасной поклонницей искусства, рядом с которой блекнет красота Венеры" своим счастьем:
- О, богоподобная! Вы не представляете, как повезло мне. Синьора Эстакадо меня навестила сегодня, и слова ее целебным бальзамом легли на мою душу: она тоже желает спонсировать искусство! Правда, - Амадео горестно вздохнул, - она чужда Высокому Творчеству, и заказала веселую пьеску для простецов, для быдла. Да и суть пьесы будет о том, как двое сыновей: хороший стражник и плохой вертопрах делят наследство почившего родителя! Ну никакого стремления в высотам мысли, к полету чувств! Зато сольдо прибавится, и я, возможно, сам смогу оплатить представление моей мечты!