Де Боно еле сдерживался, чтобы не выставить Эстакадо, но когда капитан объяснил причины своего визита, гнев Эмилио быстро потух, как пламя, залитое водой. Уж чего-чего, а расследования от городской стражи он не ожидал. Конечно, ветеран сразу понял, что Данте имеет в этом деле свою заинтересованность - ему надо произвести на жителей Пьяченцы положительное впечатление и убедить их, что именно он и есть лучший кандидат на графскую корону. То, что Эстакадо занялся этим делом, по мнению де Боно, гарантировало ему алиби в покушении на sergente: ну какой idioto будет инициировать следствие против себя самого. А, кроме этого, хозяин особняка внезапно осознал, что покушение на Чени могло быть связано не с каким-нибудь карточным долгом, а непосредственно с текущей политической ситуацией. Конечно, доверия capitane не внушал, и Эмилио сегодня с утра хотел пойти бросить ему вызов, но сейчас дворянин делал свою работу, и делал ее в интересах де Боно. Это было похвально, и подуспокоившийся вояка милостиво кивнул:
- Ладно, capitane, расследуй. Это дело доброе. С Чени сейчас погутарим. Токмо не особо долго - надобно из вежливости на этот пальцем деланный прием прийти, помянуть cazzo-Бернардо. А заодно приударить за этой battona-Дестефани: она очаровательная баба, а я - самый лучший мужик в нашей долбанной Пьяченце.
Когда Стефан спокойно, хотя и несколько холодно, высказал свое мнение, Эмилио с некоторым удивлением перевел взгляд на него. Кустистые брови ветерана нахмурились, лоб прорезали несколько глубоких морщин. Де Боно помотал головой, собираясь с мыслями и осознавая слова гостя, а потом все таким же громогласным тоном произнес:
- А че, французик дело говорит! Он, конечно, жалкий чиновничек, но не какой-нибудь bandito и stronzo, так что пущай послушает - может, че умное в голову придет. Да и слова своего он не нарушит: иначе я оторву ему его вранцузскую голову! И вообще: в моем доме ни у кого ни от кого нет никаких тайн. Те bastardo, что попытались выпустить кишки Гастоне, должны быть найдены и казнены. Cavolo! Их, cazzo, надо конями разорвать, в назидание всем прочим! Так что, синьоры, - де Боно с кряхтением поднялся из-за стола и обвел взглядом собеседников, - пошли все вместе в казармы, поговорим с Гастоне и прочими soldato. Авось, прочие парни могли что-нибудь видеть.
По пустующему особняку синьоры втроем спустились на первый этаж, откуда по скрипящей леснице спустились в подвальную комнату, где квартировали солдаты де Боно. Под аккомпанимент скрипа половиц из приоткрытой двери доносились звуки лютни, и чей-то высокий красивый голос выводил посвященные покойному Малатеста строки:
С добрым утром, наместник святого Петра!
Вы, я вижу, опять безнадёжно упрямы.
Мне вливать философию Зла и Добра -
Всё равно, что сворачивать в терцию гамму.
Если выписать мне вид на жительство в Ад,
К Вам же черти сбегутся с болезненным лаем
И в слезах и соплях будут Вас умолять:
"Заберите его - мы с ним жить не желаем!"
Когда Эмилио сотоварищи вошли в залу, отдыхающие бойцы мигом повскакивали с мест и встали по струнке. Игравший на инструменте солдат чуть замешкался, откладывая лютню, и присоединился к остальным. Дождавшись ровного строя, де Боно проревел:
- Чени, выйти вперед! Отвечай на вопросы нашего капитана стражи по попытке прибить тебя!
Из строя вышел высокий жилистый длиннорукий мужчина с пышными усами и волосатой грудью, одетый в одни нижние штаны, и замер, ожидая вопросы.