Бяка сморщила нос и встряхнулась, разгоняя кровь по затекшим конечностям.
Холод с-с-собачий.
Все было бы ничего, если бы была нормальная жратва. Подножный корм позволяет существовать, позволяет поддерживать жизнедеятельность в этом... мягко скажем, неудачном теле. Но что-то больше - фиг вам, обойдетесь, пишите заявки в профсоюз.
А жратвы нет. Все, кто умеет бегать, прыгать или летать — свалили подальше. Внизу, под промерзающей по ночам землей, копошатся еще некоторые, можно почувствовать, если лечь на землю и прижать к ней оттопыренное ухо. Слышно, как скребутся, пробираясь по норам, или хрустят запасами. Гномы или кроты — поди разбери. Один раз удалось такой склад откопать, орехов и зерна на два дня хватило. А хозяина фиг найдешь, тоннелей на сотню метров, и один другого уже. Потому им, подземным, лень с насиженных мест двигать. Хотя такая концентрация Злой Силы — это вам не фунт лиха, это побольше. Лод, кажется, что-то говорил про какие-то пятьсот килотонн.
Пятьсот килотонн лиха — блиииин, это ж как можно было бы развернуться... И где они теперь? В Добром Маге Света. Ну и где справедливость?..
Она остановилась у крыльца, развернулась и посмотрела назад.
Кр-р-расотень, все-таки. Дикая такая, природная, необузданная красотень. Буйство красок, сумасбросдтво светоподачи, ноль прямолинейности, шиш симметрии. Лепота.
И все же, пора валить из этой красоты. Обитателей в пансионате больше не осталось. Было двое домовых — в центральном корпусе, и на складах. Лод их неделю ел, пока они не разобиделись вконец и не сбежали. Семейство зайцев вон под этой поленницей куковало, удрали как только зайчиху чуть попробовать удалось. Всякая беличье-птичья мелочь как-то очень быстро рассасываться начала, когда Лод нечаянно сарай сжег. Не сдержался. А вслед за ними и вся округа быстро начала вымирать. Даже почтальон перестал приходить, хотя у санатория была годовая подписка на несколько газет, по обязаловке сверху, я узнавала.
Старые половицы почти не скрипели под легким весом и мягкими лапами.
И как его с насиженного места сдвинуть? Свалила бы давно сама, и ищи ветра в поле. Но — нельзя. Рассыплюсь. Шерсть облезет, ирокез выторкнется и высыпется, уши обвиснут, лапы слушаться перестанут. А дальше, если назад к нему не вернуться — останется только лечь и помирать.
Вот мой коврик. А за дверью — его Спальня. Не вытру ноги — будет раздражаться. Виду не покажет, конечно, воспитанный. А потом бах — и еще один сарай сгорит.
Черт с тобой, золотая ты рыбка, жизненно для меня необходимая. Вытру. Сегодня — вытру.
Сегодня надо быть аккуратной, вежливой и обходительной. И убедить тебя двигать ноги, пока мы тут не двинули коней.
Так, лапы вытереть — раз. Шерстку вылизать — два. Ирокез... зар-раза такая, опять торчит. Волнуюсь. Ладно, будешь красным флагом решительности моей торчать.
Ну, с именем Хаоса на устах моих... пошли.
"Здравствуйте, господа. Я пришла вам сообщить пренеприятнейшее известие..."
Толкнула дверь тихонько. Шерстяным клубком пробралась внутрь, осторожно ступая на чистый пол. Носом шмыгнула.
— Привет. Я... это. Еды нет. Ушли все. Нам... тоже надо. Уходить, всмысле.
Да чтоб тебя на изначальную материю порвало, что за косноязычность каждый раз?! Он, наверное, меня за дуру принимает.
А вот не толкаются речи в его присутствии. Даже с домовыми чуть ли не заикалась, пока он в пределах слышимости. А без него — нормально. Поболтать, заболтать, убедить, привести — как два пальца об забор. Боюсь я его, что ли? Или уважаю безмерно, за его некий поступок, о котором он только вскользь да намеками до этих пор?..