Белый свет накрыл всех одновременно с оглушительным хлопком по ушам. Казалось бы, ну что такого — ну вспышка, ну хлопок. Не умирают же от этого?
Подобные гранаты специально производятся для того, чтобы заставлять сконцентрированных на своей цели и вооружённых взрослых людей забывать о том, где они и кто они. Саму концепцию разработали в британской SAS, столкнувшись с необходимостью штурма захваченных террористами жилых зданий, и жалеть там никого не собирались. Целью таких гранат, вопреки общественному мнению, является не гуманная нейтрализация подозреваемых. Они дают несколько секунд форы, чтобы солдаты вошли в помещение и выполнили свою задачу.
Слух отрезало напрочь, заменив его вопящей на одной ноте надорванной бас-гитарой. Между открытыми и закрытыми глазами не осталось разницы. Слепящая звезда въедалась сквозь веки прямо в мозг, больно резонируя с попытками двигать зрачками. Куда? Сюда? Мамору показалось, что он — слепой котёнок, неуклюже пытающийся найти в комнате дорогу к миске. Он представления не имел, куда вообще поднимается, и уже несколько раз ударялся пальцами о жёсткие ступеньки. Где-то рядом бежала Кайя, где-то, наверное, и Судзуки-сан. Если бы маска смогла защитить директора от взрыва, он убил бы их быстрее, чем забравшаяся в курятник голодная лиса.
Впрочем, никто их не убил. Они не умерли. Где-то в районе верхних этажей чьи-то жёсткие руки подхватили ребят, с силой вталкивая в нужное направление. Сенсорная депривация всё отказывалась отступать, и касания (которые, мягко говоря, на заботливые совсем не тянули) остались единственным способом ориентироваться в разреженном мире. Ступени продолжали больно бить по ногам, перила скользили сквозь руки, а кто-то всё пихал в спину — и так до тех пор, пока лиц не коснулся свежий мартовский ветер. Постепенно сквозь звон прорезался стрёкот лопастей и вой турбин вертолёта. Томико-чан махала руками сквозь стекло, не зная, что некоторые не могут её видеть. Только когда их усадили в вертолёт, слух и зрение начали возвращаться. Под собой они видели мягко растворяющуюся в темноте Н-образную крышу школы. В её окнах больше не перемигивались огни перестрелки. Окровавленный Джуничи полулежал на сиденье, вытирая с лица и рук кровь. Томико напряжённо вглядывалась вперёд, держа курс на разноцветные иглы небоскрёбов, а навстречу неслись облака. Под полозьями проплывала шахматная доска из чередующихся улиц и домов.
Оказалось, до вертолёта всем троим помог добраться Кенджи-кун. Бормоча сквозь зубы что-то не очень хорошее и отряхивая с густых волос хлопья снега, он пролез на своё место впереди и вперился в планшет с таким видом, будто ничего и не произошло, они просто остановились перехватить по острым такияки. Тяжело вздохнув, Судзуки-сан поправила сбившийся на самый лоб берет.
— Фух. В общем... как-то так и живём.
Мгновенно сменившее полярность защитное стекло уберегло его от полной потери сознания, а броня — от ожогов, ведь граната разорвалась прямо под ногами. Но в течение нескольких минут он был полностью дезориентирован. Опираясь на меч, невидимка кое-как поднялся. Он не стал преследовать беглецов, хотя, быть может, его умений и быстроты хватило бы, чтобы в прыжке уцепиться за полозья вертолёта. Но он не стал. Под зеркально-чёрной маской он улыбался улыбкой, лишившейся остатков рассудка. Как мазохистский гуру он смаковал терпкий букет собственной неудачи, с небывалой жадностью вдыхая его аромат. Он боялся и верил, трепетно опасаясь спугнуть забрезжившее над горизонтом желание. Наконец-то! Наконец-то достойный противник!
Улыбка не сходила с его лица и когда он сменил школьный коридор на исполинский кабинет, напоминающий мраморный зал со всеми своими монументальными колоннами и титаническим письменным столом. Кабинет был полностью лишён намёков на уют или хоть какое-то отражение личности хозяина. Всё его великолепие пропадало зазря, бездуховное и мёртвое. Глухая чёрная броня уступила место простому серому кимоно, ледяная вода освежила вспаренный лоб. Уставившись на город сквозь огромное окно, он смеялся и плакал одновременно, закрыв воспалённые глаза. Сквозь истерический смех в абсолютной тишине пробились невнятные слова, которые много позже, в подобающей обстановке, он запишет каллиграфическими иероглифами:
— Свежий ветер,
Круговерть новых лиц.
Отрада поэта.