Боль. Боль вернулась. Император знает, спустя сколько времени. Руки, ноги, грудь, живот, голова… страдание пульсирует по всему телу, и оно реагирует конвульсивными сокращениями мышц. Ремни удерживают его, не давая судорогам повредить прикрепленное или просто воткнутое в тело медицинское оборудование – иглы капельниц с лекарствами, трубки подачи питания, всевозможные датчики и подключенные напрямую к аугментике провода. Постепенно боль слабеет, и на смену ей приходят иные ощущения. И свет. Болезненно резкий, слепящий глаза свет. Ремни с тихим шелестом уползают в ниши капсулы, и новая порция стимуляторов, впрыснутая в кровь, заставляет человека выпрямиться.
Мир сделал поворот, мертвую петлю и остановился, сконцентрировавшись на направленном прямо в грудь проснувшегося стволе автокарабина. Губы невольно растянулись в ухмылке. Из всего, что могло ожидать его при пробуждении, обычное имперское оружие и готовый по малейшему неосторожному движению курок боец относились к категории наименьших зол. Это была реальность, материальная реальность, и краткие проблески боли и света до этого были не галлюцинациями умирающего мозга, а памятью об операциях. Слова и выводы приходили сами собой – не было лишь имени. Пока. Человек медленно опустился обратно, стараясь не делать резких движений. Он помнил, как умирал, и понимал, что его должны были собирать практически по частям, восстанавливать из куска мяса – и тот факт, что он был здесь и мог шевелить руками и ногами, а также видеть собеседников, говорил о том, что последние приложили немало усилий.
Потому что он помнил, как выгорали его глаза.
Хорошо. Приятно осознавать, свою ценность. И, скорее всего, от него хотели чего-то большего, чем просто информации. Иначе бы мозгом, подключенным к аппарату жизнеобеспечения, и простеньким вокс-преобразователем и ограничились. Или и вовсе телепатическим допросом. Лысый человек с черными аугментическими глазами задал вопрос. Имя. Зейн.
И, отзываясь на голос лысого, из глубин памяти хлынула волна воспоминаний.
Ритмичные шаги учителя за спиной, и синхронный с ними стук трости по полу. Старик, возможно, и не был способен видеть, но всегда знал, когда медитация была недостаточно глубокой. И всегда за этим следовало наказание. Неспособные учиться отправлялись нести великую службу при Золотом Троне. И никогда не возвращались. Позже, много позже, псайкер понял, что слова учителя про величие – не символ веры и не пустой звук, призванный скрыть обычное жертвоприношение. А тогда он боялся, что тот назовет его фамилию. Зейн…
Разложенные на столе карты, грохот взрывов вдали, крики снаружи и адьютанты, появляющиеся с докладами и исчезающие с приказами. Тучный, крепкий человек в форме полковника Имперской Гвардии склонился над картой. С ним еще два человека, одного из которых судьба позже привела к величию, а другого – к предательству. Капитаны. Несколько лейтенантов, ожидающих особого поручения и косящихся на него. И, как всегда, две молчаливых фигуры с хеллганами за спиной. Полковник обращается к нему по имени. Люпус. Взгляды присутствующих впиваются в него, а за спиной штурмовики сжимают приклады. В штабной палатке резко падает температура…
Сады, защищенные от бушующих на многокилометровой высоте шпиля улья ветров куполами из стекла, прочного и прозрачного. Люпус знает, что ежедневно пропадают десятки сервиторов и людей, чтобы они продолжали оставаться прозрачными. Но эту истину он никогда не скажет той, что бежит ему навстречу. Он наклоняется и обнимает девочку лет семи с удивительно яркими зелеными глазами и короткой, мальчишеской стрижкой. "Папа, наконец-то!" – и радость в этих словах. Чуть поодаль стоит почти точная копия Трацианы и ее улыбка впечатывается в память столь крепко, что никакие импланты и телепатическое индоктринирование не будут способны стереть этот счастливый момент. Во всяком случае, хочется в это верить…
Кулаки Люпуса медленно сжались. Сейчас не время предаваться воспоминаниям. Среди присутствующих есть телепат. И, даже если до этого его память отсмотрели и записали, пускать его в свои мысли Зейн не хотел. Глупое, даже нерациональное в данной ситуации желание, ибо попытку закрыть свой разум могут принять за враждебное действие. Человеческое желание. Несколько раз вдохнув и выдохнув по старой, вбитой еще в Схоластиа Псайкана методике, он прикрыл глаза. Слова надо было подбирать осторожно. Сперва – понять, чего от него хотят.
- Да, меня зовут Зейн.
Голос прозвучал как-то искусственно. И из области горла, а не лица. К тому же, губы почти не двигались. Похоже, говорить самостоятельно придется учиться заново. Если это вообще еще возможно…