И все-таки гражданским не место на войне, даже если эти гражданские гордо щеголяют перед местными чином лейтенанта. Не вышло из Сильвии солдата, не вышло – и все тут. Отчаянная решимость и искренняя вера оказались не в состоянии заменить опыт и подготовку: лазерные лучи так и не попали в цель.
Женщина только и успела, что мысленно проклясть себя за досадное отсутствие меткости, как неприятели открыли ответный огонь. Их стрельба мигом наглядно продемонстрировала разницу в подготовке: психолога не спасли ни готовность к ответному огню, ни то, что большая часть ее тела оставалась в укрытии. Сам момент попадания ввязавшаяся не в свою войну мобеда даже не отсекла – вот только что глаза на долю секунды ослепли от плотного снопа лучей, как тут же тело прошила боль.
В первый момент Сильвии показалось, что она убита и умирает – никогда впредь жившей большую часть своей жизни в сытом тепле и довольстве женщине не доводилось испытывать столь острых страданий. Голова гудела, уши не слышали ничего, кроме дикого бешенного набатного звона, все тело словно бы погрузилось в раскаленную лаву. Лишь чудом психолог сумела остаться на грани сознания, хотя блаженное забытье мрачной тенью маячило неподалеку.
Во рту пересохло, и первую секунду она даже была не в силах вымолвить ни звука. Но боль нарастала и нарастала, поднималась, как поднимается полоса прибоя, заполняя собой все естество ван Эллемеет. И тогда Сильвия закричала: протяжно, надрывно – словно и не человек, а смертельно раненная лань. Ноги подкосились, и психолог рухнула на землю, в грязь и пыль. Вся сжавшись, она кричала от боли, а когда голос сорвался – стонала.
Вместе с продолжением боли из глубин мозга стало поступать холодное осознание, порожденное медицинским образованием: раз больно, значит она жива. А раз она еще не умерла, то куда более живые противники сейчас придут и исправят эту оплошность. Надо было встать, подняться и отбиваться до последнего – в глубине души мобеда это понимала. Вот только сил сопротивляться не было. Психолог смирилась со своей участью – что бы она не делала, ей не выжить.
Вот только у судьбы были на последнюю оставшуюся в живых сотрудницу «Надежды» другие планы. Когда над ней склонилась мужская фигура, леди ван Эллемеет поняла, что обречена. Сильвия чувствовала болезненно-острую горечь и обиду: н что она такого сделала, чем прогневила Ормузда, что теперь умирает во цвете лет, не сделав многое из того, что могла и должна была бы. А еще чувствовала глухую досаду: она так хорошо жила, так счастливо и безмятежно, родители и Лайонел были ей надежей и опорой, а она их бросила ради своей веры и эфемерных целей. И ради чего? Чтобы умереть на заштатном мирке, так ничего и не сделав? Зачем, зачем ей это надо было? Могла же ведь, могла продолжать жить тихой мужниной женой и горя не ведать. А теперь – только смерть. И страх.
Но ожиданиям женщины не суждено было сбыться. Когда ее заставили подняться, она боялась, что ее расстреляют или будут пытать, но зрелище, открывшееся сквозь завесу слез, радикально переменило ожидания мобеды. Взорванный кар, раскиданные бездвижные тела солдат, абсолютно цивильный вид волокущего ее человека – не надо было обладать даром пророчества, чтобы понять, что ее снова спасли повстанцы.
Вместе с этим осознанием даже боль отступила. Не исчезла совсем, но стала меньше, глуше. Пускай гул в ушах не прекращался, ощущение того, что она сбежала из почти уже сомкнувшихся костлявых лап смерти, не могло не радовать. Будь у нее больше сил, психолог бы сейчас прыгала бы и кричала от радости, но ее хватило только не то, чтобы изобразить слабое вымученное подобие улыбки и стараться хоть как-то помочь спасителю впихнуть ее в гравикар.
Машина взлетела, давая Сильвии возможность сполна полюбоваться полем проигранного боя. Мятежники были разгромлены. Путч провалился. Те, кто поднялся против тирании, или умерли, или умирали, или попали в цепкие руки бормановских псов – а это, похоже, похуже самой смерти. Женщина понимала, что это жуткое зрелище должно было пробудить в ней боль и сострадание к несчастным, но сейчас мобеда жалела только себя. Ей никак не удавалось заставить себя сполна осознать, что там, внизу, сейчас гибнут люди – живые, разумные, каждый со своей душой и ценностями. Ни в чем не повинные люди. Все это было словно в тумане, словно бы на картинке, а не взаправду: видение, не более того. Отвернувшись от окна, ван Эллемеет опустила глаза, не желая наблюдать этого.
Сквозь боль и никак не прекращающие слезы Сильвия, вся сжавшаяся и мелко дрожащая, негромко произнесла сорванным хриплым голосом:
- Нам надо в вашу штаб-квартиру. Или в любое другое место с мощной станцией связи. Мы обязаны, обязаны выйти на связь с «Ренессансом». И еще… Скажите, я сильно ранена?