Горстка перепуганных, измазанных, притихших... выживших. Далеко не всем повезло оказаться на платформе, и даже из тех, кто оказался, не всем повезло быть выброшенными на сушу, когда Драккарис, опасно кренясь, совершал свою последнюю посадку. Так что сейчас ту горстку, что ютилась возле чудом уцелевшей платформы врядли можно было назвать иначе чем выжившие, и слезы Громыхаки над своим детищем были не единственными среди слез тех, кто потерял в взрывах и затем в Бездне родных и близких.
И чудовища... он должен помнить о чудовищах, что погубили корабль и едва не погубили их самих. Хотя преграда из ламп держалась до последнего и шансов что кто-то пробрался на платформу было мало, но в них рыцарь столкнулся с чем-то, доселе неведомым. Они тоже могли выжить. Люций изо всех сил пожелал чтобы ни одна тварь не уцелела.
Впрочем, сейчас всё было тихо. Приставив к Императрице нескольких наиболее вменяемых дам и половину выживших солдат (негоже государыне находиться одной), Люций обходил периметр, привыкая к тем странным новым территориям, куда их забросило падение, и мысленно составляя список первоочередных проблем.
Стоило сделать так много: обеспечить безопасность лагеря, собрать снаряжения с обломков Драккариса, озаботится едой и питьем в этой незнакомой земле (скоро даст себя знать жажда), выяснить, наконец-то, с какой целью оказались на корабле все эти безбилетники. Похоронить павших. Узнать куда их забросило. И многое, многое другое.
Каждый человек должен был быть в деле, должен был понимать что от его поведения и стойкости зависит выживание всех, и всё же, несмотря на это, Люций подозревал что ему придется иметь дело с шоком и истерикой, параноей, страхом, давлением званий на его, далеко не старший дворянский ранг, несогласием и хорошо если не бунтом. В этом хрупком состоянии их группы, их, прежний цвет Империи, могло погубить столь многое, что мимовольно, хоть и один только раз, ладонь Люций коснулась груди где под доспехом занял своё место найденный среди обломков фамильный мизерикорд Сангов. Всегда был выход, позволяющий сберечь если не величие, то хотя бы достоинство.
"Когда завершен долг и больше нет надежды", гласила на мизерикорде полустершаяся, но известная назубок чеканка, и Люций устыдился собственного малодушия. Они живы и пока они не побеждены. Императрица жива, а значит есть и долг, и надежда. Следовало заняться насущными делами.
Обойдя периметр он подбодрил немногочисленных часовых и, убедившись, что Императрица была жива, здорова и не испытывает недостатка в помощи, Люций вернулся в лагерь и занялся новой (куда уже больше?) тайной:
– Моё имя Люций Санг. – Представился он мелкой тощей девушке в странном наряде, убедившись, что она в сознании. Он говорил небыстро, внимательно наблюдая за реакцией незнакомки на его вид, на звук его голоса. – Я рыцарь-дракон Империи Сартол. Ты понимаешь мою речь? Кто ты такая и как оказалась здесь?
Если девушка не поняла имперский язык, Люций повторил всё тоже самое на каждом из языков, который знал, продолжая следить за реакцией тощей незнакомки.