Все последнее утро в Париже и ныне, на борту парахода, Беата Анджеевна изволила страдать migraine. Причины этого были весьма тривиальны: испереживавшаяся за дядюшку, опасающаяся новых массонов и неизвестности на берегах Туманного Альбиона девушка просто-напросто ударилась в последний вечер в откровенный загул, словно бы прощаясь этим с Belle France. Полячке было несколько стыдно от того, что она не нашла в себе сил лично предупредить Виктора Алексеевича о том, что она уходит "прощаться с друзьями", отделавшись запиской, но тогда кутеж отогнал эти треволнения. А вот сейчас, когда ажиотаж схлынул, неумолчная совесть вновь подала голос.
Пребывающей в расстроенных чувствах певичке не оставалось ничего, кроме того, чтобы тихо как мышка лежать на жезлонге, пытаясь вникнуть в перепетии судьбы герцогини д'Анжу и безродного, но очаровательного слуги, который несомненно должен был оказаться бастардом короля, не меньше; да изредка подниматься для того, чтобы размять ноги и покурить. А вот с выпивкой Беата решила завязать: правда, это обещание она себе только за этот год давала раз пять, но сейчас вновь была твердо уверена в его исполнимости. Не вызывал интереса и располагающийся неподалеку бар: мало того, что после вчерашнего кусок в горло не лез, так еще и она сама запасливо приготовила им с дядюшкой корзиночку в дорогу.
На дядю Виктóра она просто-напрсто боялась смотреть после вчерашнего. И знала же ведь, что Коробецкий не будет так ее ругать, как суровый ojciec, а все одно - опасалась и не знала, как подойти к нему и извиниться. Как сказать о том, что она не планировала так долго и так туго гулять, что заявиться только под утро? Как обьяснить, что она пристрастилась к такой разгульной и беззаботной жизни "стрекозы"? Как поплакаться, что такое времяпровождение так просто не уходит, ядом проникая в кровь и разум? Как извиниться за сонм чемоданов и коробочек, которые она тащит с собой, не захотев бросить или продать?
Багаж Беата и вправду взяла весьма обьемный: пара доверху набитых чемоданов, пухлый заквояж, пара шляпных коробочек - и это самая малость того, что пани Червинская хотела забрать изначально. К счастью, голос разума пересилил желание забрать с собой все что только можно, и певичка с тоской и сожалением была вынуждена от многого избавиться, распродав подешевке приятельницам или же madame Лебедевой-Шульц. На ней все свое раздражение от расставания с любимыми мелочами съежавшая квартирантка и сорвала: до крика, до хрипоты торгуясь за каждую вещь, обличая свою визави в слепоте и неумении оценить красоту и качество - вобщем, демонстрировала себя женщиной, достойной быть причисленной к Колену Израилеву.
...Такое немое страдание и грустное молчание со стороны Беаты продолжалось до того момента, пока Виктор Алексеевич не попросил ее о помощи, да какой! Безучастно прошедшая паспортный контроль полячка уже было собиралась пройтись до борта и покурить, шокируя пуританских англичан своей эмансипированностью, как дядюшка, забыв все обиды (так, по крайней мере, казалось Беате), попросил ее проследить за таможенником и вместе с ним отправиться на поиски Платонова - того самого разбойника и возможного убийцы Платонова, с которым oncle работал на одной ферме.
Всю мигрень как рукой сняло. Восторженно захлопав в ладоши, вмиг преобразившаяся Беата радостно обняла дядю, просто лучась от переполняющего ее любопытства. После краткого мгновенья обьятий пани Червинская устремилась за таможенником. Настигнув того, полячка пулеметной очередью слов вывалила на несчастного шквал информации о том, что она когда-то одного ротмистра Платонова - красавца-гусара, и вот теперь, услышав знакомую фамилию, будет счастлива помочь найти его - ведь это наверняка старый знакомец, не иначе!