Присев, оттолкнутый жестом Беаты, обратно на край кровати, Виктор Алексеевич с бессильным удивлением понял, как давно не общался с... женщиной, а может просто с по-настоящему близким и через небезразличие ранимым человеком? Ефим в своей воинской непосредственности и Шнейдер в своём юношеском легкомыслии всё же были совсем другими спутниками... а спутница жизни, сточенная трудностями эвакуации и малодушием мужа, так и следовала за сгорбленной спиной Коробецкого почти что бессловесной тенью до тех пор, пока тот не оглянулся назад и не нашел прощальной записки. Ах если бы они общались больше, чаще, по-настоящему обсуждали проблемы и поиск их решений! Только теперь, ужаснувшись возможности потерять Беату, Виктор в полной мере понял как важность пусть и ранящих, но нужных иногда слов, так и слов утешения, заботы и воодушевления.
- Поплачь, маленькая моя... Я бы сам это горе выплакал для тебя, мог бы - выплакал!
Отпущен пистолет, скрылся в гребнях кроватного покрывала, в руках теперь жест мольбы, те сложенные вместе ладони, что могут порой раздвинуть и тьму разума.
Виктор Алексеевич медленно поднялся и присел всё же рядом с племянницей на одном подоконнике, словно место на крепостной стене занимая, латая брешь обороны супротив соблазнов и подлостей города.
- Не ты одна в 17-м году голову потеряла, я сам потерял, в ином поле просто, там где страх, паника и христопродажа. Бежали, сломя голову. Меж оставления родных и имущества колебались, ну что с теми двумя зайцами из басни! Чемодан с тряпьём до зайца живого превознесли, родню дво-троюродную до зайца же принизили, и думали ещё всерьёз всё и всех вывезти! Проклятая война, проклятая смута... а мы, мы-то какие..? Помутнение рассудка не у одной тебя было, Беата, у целых стран и народов.
Холод улицы в какой-то момент словно бы перестал проникать в комнату, откатываясь от закалённой невзгодами крепости родственного союза, где упрямо бились живые сердца.
- Только мы, мы с тобой Беата, пусть по воле случая ли, Божьей ли, эту беду заметили. Мы, возможно, самые подходящие для этого дела люди, для этого вот дела, с людьми, в секте потерянными. Когда кто-то умирает, знаешь, что это насовсем, и нет надежды, только пустота, та долго не длится. От неё или к вере, хоть к щепотке, или... в секту. А наша боль, Беата, не пуста, мы своих родных живыми помним и помнить будем, у нас перед верой ещё надежда жива... и как знать, может это и есть испытание свыше? Вернуть Александра, может и Авдия, "найти" их, а повезёт, и всех в секте потерянных родным вернуть, понимаешь, а там нет-нет, и наши найдутся? Или же их кто найдёт, кто-то тоже, возможно, незлой.
Коробецкий почему-то так и не смог назвать себя добрым, но это уже было неважно, важней было подобраться к Беате и приобнять её за плечо, пустить её прикорнуть к груди или опустить голову на колени, а главное - отвернуть от шумного и грязного города. Пока они хотя бы вдвоём, они ему не уступят.