За долгую жизнь можно успеть повидать многое, и порой из этого вырастает самодовольная привычка к опытности, что, тем не менее, ничего общего не имеет с грубой тёртостью, столь необходимой в ситуациях, что внезапно заканчиваются настоящей перестрелкой.
Для Виктора Алексеевича эта погоня со вскрывшимся внутри шпионской команды предательством, с последовавшей за ним борьбой - всё это разительно отличалось от пост-фактум обнаруженного самоубийства Соколова. В тот раз даже агрессия Платонова не вызывала той бури эмоций, что промчалась сквозь душу мирного Коробецкого за эти долгие-долгие секунды. Тогда он был скорее сторонним зрителем, приведённым на эдакую необычную постановку неравнодушным знакомым, а сейчас совершенно неожиданно для самого себя поднялся на ту же пропахшую потом и кровью сцену.
Зачем, зачем, думал он, отчаянно моргая и потирая словно на части раздираемые уши, зачем он только сунулся не в свой конфликт. Но ведь и не в чужой же! Виктор подписался на все последствия ещё когда сел в шпионскую машину, когда пригласил Молчанова не смотря на предупреждение друга, когда согласился с тем, что должен Илье Авдиевичу, а на самом деле себе - что-то сокровенное. Илья Авдиевич был из другого мира, незнакомого, опасного и сложного. Взятие на себя любого обязательства перед ним и его родными - само собой втягивало Коробецкого туда, где и нехитрая сделка может превратиться едва ли не в побоище. Незнание законов подпольной войны не освобождает от ответственности - всё как со всеми остальными законами мира.
И ещё что-то было, что-то почти личное, хоть и до крайности косвенное - угроза женщине?
Не для того Виктор оставил в безопасности одну даму, чтобы безвольно наблюдать за тем, как сгущаются тучи над другой. Свою-то бывшую вторую половину он в своё время оградить от трудностей эмиграции не сумел, оставшись в итоге один на один с разбитым сердцем и надтреснутой совестью.
Ольга Геннадьевна, конечно, была для Коробецкого никем, но в то же время хранила знания о происходящем, и потому уже представляла ценность. Но ещё она вела себя, по мнению Виктора... достойно. Хладнокровно, уверенно, целеустремлённо - так, как на самом деле подобало бы женщине послевоенного времени, живущей в мире мужчин, хоть и потерявших себя, массово опустившихся, но проигравших войне, не женщинам. В Ольге было что-то и сильное, и гибкое, и честное, что-то от Беаты и что-то - в противовес её визави-Суханову. В противовес ушедшей от Коробецкого супруге.
Он не мог поступить иначе, не мог следить за выстрелом в упор из тени давно уже отыгравшей своё трусости, но как же горько было видеть Успенскую раненной в результате его же неловких действий. Будь здесь Ефим...!
- Вы в-в порядке? Да как же так...
Виктор ещё раз оглянулся по сторонам. Выбраться со своего зажатого чужими телами места представлялось делом непростым, поэтому он решил сперва оценить ситуацию, обернуться назад, ведь где-то там остались преследователи - что с ними? Отстали? Вот-вот настигнут?
- Жорж... как вас по... Жорж?
Ворочающийся на заднем сиденье Коробецкий и сам толком не понимал, что хочет от водителя, но опустившаяся на салон после оглушающего грохота звенящая тишина, прерываемая лишь приглушёнными криками потерпевших, его нервировала, заставляла искать любую поддержку в творящемся хаосе.
- Жорж!