Оставив Пулавского в подворотне, Дванов последовал за подозрительным парнем, держась на отдалении от сутулой фигуры в пальто и кепке. Парень шёл быстрым шагом, придерживая поднятый воротник куцего пальтишка рукой. Несколько раз свернул — на перекрёстке налево, перебежал плохо расчищенную, со свежими сугробами на панелях улицу, дошёл до следующего перекрёстка, свернул снова направо, вышел на широкий проспект, с высокими фасадами, с витринами, с новой, кричащей красным рекламой на глухих кирпичных торцах, уходящий в матовую снежную перспективу. Дванов терялся в крестообразной сетке незнакомых ему питерских улиц и не мог сказать, куда направлялся широко шагавший, спрятавший голову в поднятый воротник преследуемый.
Скоро, впрочем, это выяснилось: впереди показалось массивное, вычурное здание вокзала.
Некоторое время Дванов пытался вспомнить, что это за вокзал? Припомнилось, наконец: Детскосельский, бывший Царскосельский, самый первый в России. И вот так за неполный день уже на третий питерский вокзал заносило Дванова. Отсюда и на родину Дванова ходили поезда, припомнил подпольщик, заприметив на фасаде лепнину со всадником, высоко поднявшим меч, — «Погоню».
Вслед за преследуемым товарищем Дванов зашёл в сквозящий теплым банным ветром вестибюль и, опасно приближаясь к объекту, чтобы не потерять того в толпе, прошёл в просторный, уставленный четырёхгранными колоннами и массивными деревянными скамьями зал ожидания — третьего класса, как подсказывали следы от сбитых букв над дверью. Зал был умеренно полон обычной советской толпой — в чёрных, бурых полушубках, пальто, клонящимися над разложенной на газетах снедью, дымящей папиросами, несущими от буфета чайники с кипятком. Парень, однако, занимать место не спешил, а, быстрым шагом пересекши зал, направился к обитой кожей двери, над которой значилось «33-е городское телеграфное отделение. Междугородний и городской телефон. Действие суточное».