- Ах ну что же Вы так, Беата милейшая барышня! Конечно, отдайте ей распятие.
Совсем без причин хозяйка бы так разоряться на одного из постояльцев не стала. А впрочем, сейчас Виктор готов был что угодно простить родственнице, даже дерзость и наглость, тем более направленные не на него лично. Что ему эта Юлия Юрьевна, не детей же с ней крестить! Она ведь ишь какая, с отчеством его путаться изволит.
Комнату Коробецкий осмотрел бегло и без придирок, а потому почти сразу одобрил. Да что там почти, он так сильно торопился на завтрак с Беатой, куда пригласил её сразу после того как девушка разомкнула объятия, что даже не удивился, услышав фамилию прежнего постояльца. Ах, как хорошо, что не успел сам поесть заранее, вот о чём думал в тот момент экс-чиновние, и однако же, совсем недавно урчащий желудок ещё раздражал его, а теперь Виктор Алексеевич даже рад был этому голоду, который так органично наложился на жажду общения.
С хозяйкой распрощались быстро, почти впопыхав и едва соблюдя приличия, хотя аванс, конечно, не забылся, в первую очередь самой разлюбезной Юлией Ульяновной. Или как там её.
***
- Ах, Беата, и вот представь только, уже которую неделю хожу к этим кровопийцам как на вторую работу!
Свой суп-потаж Коробецкий давно уже выпил, а крошки истреблённых круассанов до сих пор опадали из бороды словно перезрелые сливы с забытого садовниками дерева. "Дяде Виктору" хотелось так много рассказать племяннице, что он намеренно сделал заказ поменьше и съел его пораньше, чтобы успеть побольше поведать. Он-то уж знал, как молодые люди не любят слушать старших, а вот сами потрещать весьма не против. Так что надо было успеть заинтересовать Беату до того, как её тарелки и миски опустеют, насытив пищей юную говорильню.
- То одно их не устраивает, то ещё что подтвердить просят, бюрократия не хуже нашей, прости Господи. А ведь Ефим Антонович, наверно, уже и с Власом Соколовым встретился, будет писать мне, а если уж вдруг позвонит, то засмеёт запросто!
О да, он рассказал ей практически всё о запутанной и таинственной истории, лишь слегка сменив тон там, где сам поверил во что-то, чего не сразу заметил в те тревожные первые дни странного приключения. Он умолчал о крупной сумме денег, доставшейся "в наследство" от Ильи Авдиевича, взамен соврав про распроданные по нужде от случая столь трагической смерти друга семейные драгоценности, и да, про самого Илью Авдиевича заявил, что были они с ним в столь близких дружественных отношениях, что жуткое самоубийство не могло не оставить глубокого следа в душе Виктора Алексиевича.
С последним он не столь уж сильно этой самой душой и кривил - все последующие после побега с фермы злоключения искателей правды незаметным, но прочным способом связали его с несчастным Соколовым. Возможно, это впору было называть эмоциональным вложением, но Виктору Алексеевичу неприятно было думать обо всём произошедшем в столь меркантильном ключе. К тому же это косвенно указывало на то, что других областей для "вложения" у него не нашлось, а это уже навевало печаль.
Юнгу-Шнейдера Коробецкий упоминать не стал, просто чтобы не перегружать историю действующими лицами, ну и чтобы не объяснять их неловкое расставание в "английском" стиле. Платонов тоже не был удостоен ни секунды рассказа - Коробецкий вообще решил обойтись без всех этих гнусных подробностей, связанных с деньгами. На что он напирал и даже приукрашивал, так это тема мистики. Сам-то он версию с призраками не принимал, но уже и не отторгал так рьяно, как, например, в Тонне-Шарант, не после столь трагической и своевременной смерти Анны. Однако, Беате он это расписывал для пущего эффекта, дабы увлечь впечатлительную (как он по её детству помнил) особу.
В целом, история о жизни и смерти Ильи Авдиевича Соколова вышла в пересказе Виктора Алексеевича, быть может, чище и невинней, чем она была на самом деле, но всё такой же грустной и загадочной.
Коробецкий и сам не понимал до конца, что на него нашло такое, что он вместо того, чтобы расспрашивать племянницу о том, живы или нет Юзеф и Агнесса, как они, какие у неё планы на жизнь - рассказывал ей столько всего о незнакомом ей мёртвеце и его не менее мёртвых детях. Как будто в их страшное время разговоры о своей жизни лишь подталиквали ту к концу, и безопасней говорить о чужой смерти. Но может быть, даже этому ожесточившемуся миру хватило уже неоповещённых смертей Великой Войны, во всём мире продлившейся неполных пять лет, и лишь в многострадательной России - как будто бы все девять. Быть может, хотя бы простой и честный Илья Соколов заслуживал внимания своей семьи, памяти и объяснения - если уж не исповеди. А если так, то должен же кто-то помочь!