- Я ли это? Вы только посмотрите на неё! Хах-ха!
Фирменная по длительности и стабильности накала "ария" милой и яркой даже с утра фурии-Червинской дала Виктору Алексеевичу достаточно времени для того, чтобы оправиться от первичного изумления и даже умилиться. Вышло это у него уже чуть по-стариковски, с протяжным полу-кашлем полу-смехом и неконтролируемо расползающейся по лицу улыбкой. Даже Юлию Юрьевну педантичный как правило экс-чиновник поправить насчёт своей фамилии забыл.
Сколько лет, сколько зим! Последний раз они с родственницей виделись ещё до войны...
Коробецкий, однако, не почувствовал себя действительно старым (что в иной раз могло бы и обеспокоить его), ведь свет души дорогой двоюродной племянницы вмиг развеял тучи его повседневных тревог. О, этот окрепший звонкий голос (как будто бы ныне чуть испорченный хрипотцой, мм?) - поверить было сложно, что "дядя Виктор" слушает его так же близко как некогда исполняющим романс Грёзы любви, тогда как ещё четверть часа назад насупленный Коробецкий покачивался в вагоне парижского метро, проклиная про себя бюрократов из британского посольства.
Отрывающая от дела долга рутинная работа и мучительное ожидание в перерывах между визитами к дипломатам (вернее, к гнусным клеркам) в последнее время подточили душевное самочувствие Виктора Алексеевича, а ещё раньше обескуражило его их общее с Барташовым решение разделиться. Впрочем, как прежде им действовать уже было невозможно. Слишком много зацепок оказалось в этом запутанном расследовании, вместе да по одной решать - затратно и медленно, да и сами господа детективы наконец вынуждены были признать, что различий у них в жизни и в подходах к делу больше, чем нужно для успеха совместного предприятия. Особенно вот Виктор после смахивающей на проклятье рода смерти Анны стал почти одержим идеей узнать истинные причины смерти Ильи Авдиевича Соколова. Ефим же просто даже просыпался раньше, одевался, ел и ходил быстрее, и вести себя с людьми предпочитал более прямолинейно и сурово. Всё ещё несколько мягкотелый Виктор рядом с ним самому себе казался карликом, и потому идею разделиться поддержал, искренне веря в то, что Ефим и правда займётся своей частью расследования (они договорились списываться к тому же). Экс-чиновник вообще был хорошего мнения об организованных военных, пусть даже и бывших, и конкретно в Барташова, после всего пережитого вместе, тоже верил.
Однако, в одиночку действовать оказалось тоже нелегко. Тут и съём жилья, и вызывающая тоскливую ностальгию работа. А занятой и деловой Константин Шипов в итоге оказался не таким уж близким ему другом. Судьба развела их в стороны, одному выдала работу, а другому миссию. Посвятить в неё знакомого Коробецкий так и не посмел, не найдя в глазах искренней заинтересованности его жизнью, и это вынужденное одиночество его угнетало после так же, как и обремененная бездеятельностью серая повседневность.
Поэтому неожиданная встреча с Беатой не могла не обрадовать.
- Конечно же я, Беатушка, ну же, ну дай тебя обнять...?
Он стоял перед ней в недешёвом костюме, а она замерла напротив в потёртом халате, но это в кои-то веки было совершенно неважно, ведь между ними не было и не могло ещё быть никаких оценочных суждений, а была лишь тёплая связь-память родом из мирной довоенной эпохи, что уже и самому Коробецкому казалась детством. Да, время не пощадило его, наверняка изменило оно и Беату, но прямо сейчас Виктор Алексеевич был уверен в том, что перед ним всё та же озорная и смелая племянница, приезжавшая иногда погостить к ним на юга вместе с родителями, а он сам, если глаза прикрыть и отдаться воспоминаниям, всё тот же разомлевший на полуденном солнце добряк, балующий дальнюю родственницу пирожками с повидлом.
На мгновенье Виктору Алексеевичу показалось, что роднее души во всем Париже нет. А потом он понял, что так оно, скорее всего, и есть. Ведь вряд ли бы стала снимать Беата комнату в таком скромном месте, находись другие Червинские в городе. А значит... значит их нет. Только лишь в Париже или вовсе, но она здесь одна. И им так повезло встретить друг друга.