Словно угадав подозрения Пулавского, Дванов и сам оглянулся по сторонам. Никого не было: глухо темнели двери по сторонам, пусто уходил в высоту лестничный пролёт.
— Проходите, проходите же! — торопливо и опасливо запричитала женщина, заглядывая Пулавскому за плечо. Как только дверь за подпольщиками захлопнулась, встречающая, наконец, облегчённо обернулась.
— Я понимаю, что я не та, кого вы рассчитывали здесь увидеть, — сбивчиво начала она. — Раздевайтесь, господа, раздевайтесь. Вот сюда обувь, сюда пальто. Дело в том, что Вера Устиновна умерла две недели назад. Советские врачи, неудачная операция. Чемоданы проносите с собой, здесь комната готова. Я понимаю вашу опаску, понимаю, но поверьте мне… да впрочем, осмотрите хоть все комнаты, тут нет засады, — широким жестом хозяйка обвела прихожую.
На первый взгляд тут всё было как до революции: полосатые обои на стенах, старое, черновато-мутное зеркало в рост, обстоятельный комод, пара широких двустворчатых дверей с медными ручками у одного угла. Но, стоило присмотреться, и находились приметы времени, — какой-то табурет с железным тазом у стены, керосинный бидон, в гардеробе — санки стоймя.
— Вера Устиновна работала в порту, у неё были возможности сообщить обо всём за границу. У меня такой возможности нет. Вера оставила мне связь с людьми, которые ходят в Финляндию, но я всё сомневалась, должна ли я рисковать передавать им всё, что знаю. Ах да, простите, простите, моя рассеянность ещё хуже вашей, господа, — меня зовут Дарья Устиновна Синицкая. Я сестра Веры Устиновны.