Ночная свежесть, хлынувшая в комнату, вкупе со встреченным твёрдым взглядом Ефима оказали на Виктора Алексеевича отрезвляющее воздействие. Страшной вдруг показалась не смерть сама по себе, а отношение к ней. Показавшееся засело в голове как заноза. Вот Барташов - профессиональный военный, и сразу флакон проверил, и сразу решил, что дело швах, и смотрит сейчас словно приговор выносит. А вот контрастный Коробецкий: суетливый, неуравновешенный паникёр, думающий далёкими целеуказаниями таким же как он сам некомпетентным людям от совести своей откупиться. А ведь в ней корень страха, если задуматься. И задуматься страшнее всего.
Экс-чиновник вместо этого мотнул головой и рванулся к кровати, перебарывая волну непонятного ему отвращения. Взгляд Барташова мог выдержать только такой же военный человек как он сам.
- Да что же вы прямо на кровати?! На твёрдое, на пол! Помогите переложить!
Он вспомнил, как тринадцать далёких лет назад, отдыхая с супругой и сыном на акваториях Крыма, делал упавшей от солнечного удара ненаглядной искусственное дыхание, впервые, неумело и отчаянно. Помог тогда случившийся поблизости доктор, один из отдыхающих, повезло. Виктор думал, на всю жизнь запомнит и неожиданную угрозу потерять близкого человека, и ангела-спасителя в лице не менее неожиданного помощника с врачебными навыками. И вот поди ж ты, даже лицо его сейчас перед глазами не всплывало! И наука только теперь в памяти всколыхнулась - разумеется на мягкой пружинистой кровати от массажа сердца толку чуть!
- Дайте я.
Коробецкий опустился на колени перед Анной Ильинишной и замер как перед прыжком в холодную воду.
- Снимите верхнее, разорвите, не знаю... Мешает грудь видеть. - В последней попытке выиграть время для слома упирающегося малодушия пробормотал он и, спохватившись, добавил уже сурово и серьёзно, с указанием на ту самую грудь:
- Следите мне тут, чтобы после вдоха опускалась. Никаких пошлостей я в виду не имел!