Долог и утомителен был путь.
Саша безразлично шуршал лыжами среди серой грусти снежного дня и глядел в даль. Иногда на небе обнажалось солнце, оно прилегало своим светом к земле и обменивалось с ней чувствами без всякого сознания. Ему нравилась эта безмолвная дружба солнца и поощрение светом земли, пусть сейчас оно и пряталось в хмуром небе.
Саша просил бога, чтобы их путь был спокойным и легким, чтобы им не пришлось стрелять в людей.
В первый раз Саша увидел убитого человека в своем же депо. Шел последний час работы — перед самым гудком. Саша набивал сальники в цилиндрах, когда два машиниста внесли на руках бледного наставника, из головы которого густо выжималась и капала на мазутную землю кровь. Сашу удивило, что кровь была такая красная и молодая, а сам машинист-наставник такой седой и старый.
Потом Саша видел много смертей. Как-то под Гродно была перестрелка, в ней Дванов застрелил человека. Он помнил его.
Красноармеец сидел на корточках и глядел себе в пах, откуда темным давленым вином выходила кровь; он бледнел лицом, подсаживал себя рукою, чтобы встать, и замедляющимися словами просил кровь:
- Перестань, собака, ведь я же умираю!
Но кровь густела до ощущения ее вкуса, а затем пошла с чернотой и совсем прекратилась.
Дванов близко подошел к красноармейцу, а тот вдруг попросил его:
- Закрой мне зрение! - и глядел, не моргая, засыхающими глазами, без всякой дрожи век.
- А что? - спросил Саша и забеспокоился.
- Режет... - объяснил красноармеец и сжал зубы, чтобы закрыть глаза. Но глаза не закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах явственно прошли отражения облачного неба - как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни, и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней смертью.
В этих воспоминаниях дорога и подошла к концу.
Дванов вошел в хату, - там пахло соломой и молоком, тою хозяйственной сытой теплотой, в которой произошло зачатье всего русского сельского народа. Он поздоровался с Владимиром, и упав на скамью начал растирать опухшие от холода и усталости ноги.
В тепле да с кружкой горячего крепкого чая Саша с интересом слушал разговор двух контрабандистов, и чуть не поперхнулся, когда увидел содержимое последнего свертка.
- Срам какой, - вырвалось непроизвольно. Саша почувствовал как у него запылали щеки.
Готовясь ко сну, Саша пристально посмотрел на своего спящего боевого товарища. Казимир был человеком свирепого лица, когда смотреть на него издали, а вблизи, как казалось Саше, имел мирные, воображающие глаза. Его большая голова ясно показывала какую-то первородную силу молчаливого ума, тоскующего в своем черепе. Несмотря на свои военные подвиги, закрепленные лишь в списках расформированных штабов да в памяти, Казимир не казался Дванову убийцей, коих он повидал немало, будучи еще в составе Братства Зеленого дуба. И это Сашу радовало. Он тихо подошел к Казимиру, и заботливо поправил съехавшую на бок шинель, чтобы тот не мерзнул во сне.
- Наверно сниться ему что-то беспокойное, вот он и ворочается, - подумал Дванов, и забылся сном.