Просмотр сообщения в игре «Жизнь и смерть Ильи Авдиевича Соколова (1863-1926)»

23:04, 19.12.1925
Государственная граница Финляндии и СССР,
берег реки Сестры,
крупный снег, -3 °С, слабый переменчивый ветер

Глухая чащоба тянулась в обе стороны: не было видно ни огоньков, ни дорог, ни иных признаков жизни, только пару раз нарушители границы пересекли чужую засыпанную снегом лыжню («это финские пограничники» — коротко пояснил контрабандист). С сизо-седого, пучившегося пухлыми облаками неба, мягко падал крупный, налитый влагой снег, оседал пышной бахромой на шапках, плечах, тяжело валился с потревоженных еловых ветвей. Видно в такой снегопад было на несколько десятков шагов, и в снеговой мгле терялись очертания берегов озёр, пустынных полей, которые путешественники пересекали. После двух часов хода сделали привал, выпили тёплого кофе из термоса Петра, съели по плитке шоколада. Пошли дальше: Пётр торил лыжню, отягощённые чемоданами подпольщики поспевали следом.

Пётр остановился у пологого ската, спускавшегося в узкую и неглубокую ложбину. Обеспокоенные остановкой, путешественники настигли его.
— Ну вот, — сказал Пётр, указывая на ту сторону ложбины, — вот вам Россия.
На российской стороне было всё так же, как и на финской: мучно белели снежные бугры, торчали облепленные снегом прутья подлеска, чересполосица чёрных стволов уходила по берегу речки в серую, мельтешащую снегом тьму. Не было даже красно-зелёного столба с нелепым новодельным гербом.

04:23, 20.12.1925
СССР, Ленинградская область
близ посёлка Песочный,
крупный снег, -5 °С, слабый переменчивый ветер

Очень удачно уж всё складывалось, удивился и сам Пётр — единственный след советских пограничников, давно занесённую снегом лыжню, встретили только чуть после границы, да позже, когда шли лесом вдоль края снежного поля, Пётр указал на огонёк, смутно пробивавшийся сквозь снежную пелену: «Вон, застава. Раньше дача была адвоката какого-то, сейчас сидит погранохрана там». Шли лесом тихо, с остановками, потом, набравшись сил, быстрым бегом пересекли шоссе, опять углубились в лес. Далеко справа гулко прогрохотал, просвистел поезд («Международный» — прокомментировал Пётр). Обошли деревеньку, как пояснил Пётр, названием Медный Завод, населённую ингерманландскими финнами: чёрные одноэтажные избы, заборы, сараи, горбы лодок на берегу озера, ладное крылечко земской школы в конце улочки — всё как было, словом: ни запустения, ни процветания, ни кумачовых лозунгов.

Совсем уже выбились из сил: смазка, видно, сходила с лыж, и всё тяжелей скользилось по мокрому снегу, набивался снег под крепления, задубели пальцы в ботинках, гудели обе оттянутых чемоданом руки, как ни меняй их, и казалось, что не будет конца этому затянувшемуся походу, и знает ли сам Пётр, куда идти? Допили кофе, доели шоколад, тяжело поднялись со снега, пошли дальше. Но вот показался просвет между елями, а за ним — телеграфные столбы и железнодорожная насыпь. «Далеко забрали, — недовольно хмыкнул Пётр, — но хоть не заблудились. Ну, уже чуть-чуть, господа». Свернули обратно в лес, шли ещё с полчаса и вот, наконец, Пётр указал вперёд, и путешественники различили между стройных, молодых сосен одинокий сарай, в окошко которого была выведена печная труба. Перед сараем крест-накрест были воткнуты в снег лыжи.

— Правильно стоят, — удовлетворённо кивнул Пётр. — Всё в порядке. Вольдемар, отпирай! — бахнул он кулаком в дверь.

Дверь открылась, и на пороге показался ражий курчавый, бородатый детина в шерстяной поддёвке.
— А, явился. Давай, проходи, — кивнул он Петру, по-вологодски окая. — Это пассажиры твои?
— Они, — подтвердил Пётр, снимая лыжи.
— Давайте, — махнул он гостям, приглашая внутрь. — Меня Володей звать.

В сарае было пусто и тепло: в середине помещения жарко пылала буржуйка с длинно вытянутой под потолок трубой, бросая пляшущие оранжевые отсветы на дощатые стены, подле печки и мелко нарубленных поленьев лежала пара шуб, в которые, видимо, заворачивался Володя, ожидая гостей. Здесь же лежали заплечный мешок, помятый чайник и раскрытая книжечка в сиреневом переплёте: «Анаклеты Конфуцiя». Пустые углы сарая, куда тепло от печки не добиралось, тонули в холодной темноте.

Разоблачились, устроились у печки, Володя поставил чайник, заварил крепкого чёрного чаю, разлил по жестяным кружкам, пустил по кругу фляжку с водкой («это рыковка, она слабая, лей больше», — пояснил он).
— Как добрались-то? — поинтересовался Володя у Петра, сидящего с жестяной кружкой.
— Прекрасно добрались, — сказал Пётр, грея ладони о кружку с дымящимся чаем, щедро сдобренным рыковкой. — Ни сучка, ни задоринки. Метели они все испугались, что ли.
— Да эт не метель, это так, снегопад, — сказал Володя, и контрабандисты ненадолго замолчали.
— А что это ты? — спросил Пётр, указывая на книжку.
— А, — смутился Володя, взял книгу, закрыл и сунул в мешок. — Да так, ну, сидеть-то скучно.
— И что? Приобщился к восточной мудрости?
— Да ну… — махнул рукой Володя. — Вроде, ну… так-то правильно всё. Только мудрёно так, что непонятно ни шиша. И вообще, видел я этих ходя-ходя до революции ещё, дворниками, что там за мудрость у них может быть? Слова одни.
— Ну да, какая мудрость у дворников, — вздохнул Пётр. — Ты деньги-то принёс?
— Я деньги принёс, а ты товар? Ну, кроме пассажиров?
— Принёс, — подтвердил Пётр, устало потянулся к своему мешку и, выложив термос, достал несколько бумажных свёртков. Володя свёртки взял, раскрыл. В свёртках были связанные пучками сигары.
— Хороший товар, — подтвердил Володя. — И таранить легко.
— Ну да, — флегматично согласился Пётр. — Всё легче, чем духи.
— Духи, кстати, тоже нужны будут скоро. А, ну, эту… ну, елду-то принёс?
— А, её… — вздохнул Пётр и принялся рыться в мешке. — Знал бы ты, сколько унижений мне пришлось пережить, разыскивая её… — пробормотал он и брезгливо извлёк из мешка ещё один свёрток, продолговатый, поменьше. Володя принялся сдирать бумагу.
— Ты что, открывать её собрался? — с отвращением спросил Пётр.
— Ну… проверить-то надо, — простодушно сказал Володя.

Под бумагой оказался большой фиолетовый резиновый член.

— Тьфу, и не противно тебе её в руки брать, — скривился Пётр.
— Ну, свой я каждый день беру, — сказал Володя, с интересом разглядывая штуковину. — А здоровый такой.
— Я надеюсь, ты не себе купил?
— Да ну, нет, конечно. Есть любители… — загадочно произнёс Володя и пару раз взмахнул членом как клинком.
— Ой, убери уже, убери, — застонал Пётр, кривясь. — Доставай деньги лучше.

Володя полез под поддёвку и достал несколько золотых монет с серпом и молотом на одной стороне и сеятелем — на другой. Контрабандисты принялись рассчитываться, сколько причитается за сигары, сколько за резиновое изделие и сколько из этого требуется вычесть за доставку пассажиров в Ленинград.

— Вы, господа, отдыхайте пока, — обратился Володя к гостям, когда с расчётами было покончено, и Пётр спрятал монеты в карман. — Первый поезд в Ленинград — в восемь утра. Вместе и поедем.