Саша жил, ни в ком не нуждаясь: он мог часами сидеть перед дверцей паровозной топки, в которой горел огонь.
Это заменяло ему великое удовольствие дружбы и беседы с людьми.
Наблюдая живое пламя, Дванов сам жил — в нем думала голова, чувствовало сердце, и все тело тихо удовлетворялось. Он специально выходил ночью глядеть на звезды. Звезды увлеченно светились, но каждая — в одиночестве. Саша часто думал, на что похоже небо? И вспоминал про узловую станцию, куда его посылали за бандажами.
Слушая наставления Петра, Саша сжал руки в кулаки от прилива какой-то освирепевшей крепости внутренней жизни, похожей на молодость и на предчувствие гремящего будущего. Услышав про то что придется стрелять, лицо невольно дернулось. и застыло в кривой ухмылке. Саша не хотел стрелять в людей.
Когда Саша был молодым, он думал, что когда вырастет, то поумнеет. Но жизнь шла без всякого отчета и без остановки, как сплошное увлечение. Природу Саша любил больше людей.
Но что-то тихое и грустное было в природе — какие-то силы действовали невозвратно. Саша наблюдал реки — в них почти не колебались ни скорость, ни уровень воды, и от этого постоянства была горькая тоска. Бывали, конечно, полые воды, падали душные ливни, захватывал дыхание ветер, но больше действовала тихая, равнодушная жизнь — речные потоки, рост трав, смена времен года. Саша полагал, что эти равномерные силы всю землю держат в оцепенении — они с заднего хода доказывали уму Дванова, что ничего не изменяется к лучшему — какими были деревни и люди, такими и останутся. Ради сохранения равносильности в природе, беда для человека всегда повторяется. Был четыре года назад неурожай — мужики из деревни вышли в отход, а дети легли в ранние могилы, — но эта судьба не прошла навеки, а снова теперь возвратилась ради точности хода всеобщей жизни.
Сколько ни жил Саша, он с удивлением видел, что он не меняется и не умнеет — остается ровно таким же, каким был в десять или пятнадцать лет. Лишь некоторые его прежние предчувствия теперь стали обыкновенными мыслями, но от этого ничего к лучшему не изменилось. Свою будущую жизнь он раньше представлял синим глубоким пространством — таким далеким, что почти не существующим. Он знал вперед, что чем дальше он будет жить, тем это пространство не пережитой жизни будет уменьшаться, а позади — удлиняться мертвая растоптанная дорога. И он обманулся: жизнь росла и накоплялась, а будущее впереди тоже росло и простиралось — глубже и таинственней, чем в юности, словно Саша отступал от конца своей жизни либо увеличивал свои надежды и веру в нее.
Рассматривая свое лицо в стекле затхлой хаты, Саша говорил себе: «Удивительно, я скоро умру, а все тот же».
Дванов настолько погрузился в размышления,что не сразу услышал обращение Казимира. Он неспешно почесал затылок, и безразлично ответил.
- Наверно так и есть. Вы, сударь, умнее меня будете. Не мне вступать с вами в дискуссию по сему поводу.