То, что господин Дванов изволил проигнорировать его простую просьбу, несколько удивило Пулавского, но виду Казимир Янович не подал: не желает - его право. А навязываться - это ниже его достоинства, не зря ведь говорится: "В Петербурге держит тон только юнкер-михайлон"! Вот если бы руководство определило их иерархию, и Александр Дмитриевич был бы подчиненным - то Пулавский устроил бы ему такой "цук", что не позавидовал бы даже "красный"* юнкер. Но - мечты, мечты...
Улыбающийся и довольный Петр поздоровался с постояльцами, и капитан поприветствовал его в ответ с такой же улыбкой, даже излишне вежливо, хоть и несколько небрежно, козырнув чухонцу:
- И вам всего наилучшего, Петр. День, воистину, добрый - для нашего дела. Вы пришли нас порадовать вестью о выходе, не так ли?
Казимир Янович не ошибся. Отдав винтовку и получив взамен браунинг, немедленно занявший свое место за поясом, он молчаливо выслушал пояснения контрабандиста, стараясь запомнить каждое слово. Когда Петр обрисовал маршрут, белоэмигрант попросил подождать "буквально один момент", и вскоре вернулся к столу с несколько помятой картой "независимой Финляндии", датированной 1923 годом, и приобретенной Казимиром-Станиславом заранее перед выходом - еще в Гельсингфорсе.
До сего дня пан Пулавский внимательно изучал границу с Совдепией в районе Петрограда, стараясь запомнить рельеф местности и расположение населенных пунктов - чем черт не шутит, вдруг проводника, например, убьют, или возвращаться придется несколько не по плану? Теперь же, когда маршрут определился, он настоятельно попросил отметить его на карте, а так же рассказать об иных вариантах достижения цели, если по независящим от проводника и группы причин потребуется свернуть с заранее распланированной "нитки".
Удовлетворившись, наконец, пояснениями Петра, Казимир поправил очки и благодарно кивнул:
- Премного благодарен за подробные и обстоятельные разъяснения. Надеюсь, что все это не потребуется, но все же, все же... Ладно, господа, я к выходу готов. Покурим напоследок - и на прорыв. Вы не возражаете?
Досмолив папиросу и с интересом проследив траекторию ее полета, бывший капитан улыбнулся своим мыслям, припомнив: "Папиросы "ИРА" - вот все, что осталось от старого мира". Невольно вспомнившийся каламбур поручика Берцеля не мог не вызвать улыбку: черт побери, после него эти папиросы, наверное, навсегда станут ассоциироваться с той, прежней Россией.
Еще раз осмотрев свою одежду, Пулавский остался доволен ее теплотой - это вам не в легком английском френче пробираться сквозь сугробы от Масельской в сторону финляндской границы, ежечасно молясь, что бы красные лыжники не настигли. Но даже не болос были главной опасностью тогда: будто сама природа не хотела выпускать последних защитников России с той земли, которую они обороняли. Именно тогда артиллерист понял, насколько важно при такой непогоде быть тепло одетым - когда ледяной ветер пробирает до костей, когда ноги в картонных английских ботильонах проваливаются в сугробы по колено, когда мокрый снег залипает глаза так, что вокруг не видно ни зги, когда расвести костер - значит накликать ливень из пуль на себя и товарищей - тогда теплые одежды могут спасти жизнь. Они тогда смогли сделать это, они дошли, они выжили и отогрелись в теплых избах гостеприимных финляндцев.
Не все, правда: с ночи на утро четвертого марта, когда изможденный малый осколок Северной армии остановился на ночлег, молодой, безусый, лихой и задорный прапорщик Беленький просто-напросто не проснулся. Его юное, еще по-детски чистое лицо было бледно, как саван, и полно несказанной безмятежности. Лишь посиневшие губы улыбались чему-то своему, непостижимому тем, кто еще жив. Долго еще крестились те из солдат, чьи деревни воевали с деревнями-сторонниками болос и кто не собирались возвращаться: хозяйка лесов его поцеловала.
Да, дошли не все. Но и тем, кто спасся из-под пуль и штыков комиссаров, повезло не всем - многих ждала неизбежная ампутация. Капитан Пулавский считал себя баловнем судьбы: мало того, что он ничто не обморозил, так и старые раны решили смилостивиться, и не давали о себе знать. Оставалось только молиться, что и на сей раз они не станут помехой их краткому походу.
Уже в пути, припомнив отношение Петра к совдеповским пограничникам, Казимир все-таки решил высказать свои сомнения: больно уж свежи в памяти были воспоминания о кровавом конце войны:
- Петр, а вы действительно так уверены в трусости и слабости красного ОКПС**? Из личного опыта я считаю, что к двадцатому загнанные в войска болос лапотники и жиды-комиссары, стараниями принудительно мобилизованных офицеров, все же научились неплохо воевать.
...Пршло еще несколько минут дороги, и Казимир, в тему к своему недавнему вопросу, решил продолжить беседу: чтобы скоротать путь, и чтобы исподволь полюбопытствовать мнением вынужденных спуников по волнующему офицера вопросу:
- Знаете ли, господа, к слову о моем недавнем вопросе: я вот полагаю виновниками победы комиссаров исключительно двух людей: Леона Троцкого и его высокопревосходительство генерала от кавалерии, генерал-адъютанта Брусилова. Почему? Извольте, обьясню.
Злой демон революции не дурак, он единственный понял необходимость вербовки офицеров старой армии - чтобы мы не погнали его, mille pardon, голозадую рать к самым стенам Кремля. Но добровольных предателей-карьеристов генерального штаба генералов Бонч-Бруевича и Огородникова было мало: за ними и "черный корпус"*** не пойдет, не то, что армейцы. И тогда он начал обхоживать Брусилова - а Берейтор****, как известно, весьма падок был на лесть.
И что бы вы думаете? Когда Польша начала освобождать от болос свои исконные земли, Леон прибежал к Берейтору и сказал, что только он может стать "Спасителем Отечества". Тот не мог устоять против такого, и отдал свое имя и шпагу на службу красным.
И вот тогда-то коварный план Троцкого и сработал. Наше офицерство, и без того мечущееся, увидело, что признанный герой Германской служит комиссарам - и пошло за ним! И вот тогда-то красное войско получило опытные, умелые кадры, и смогло победить нас. Увы, увы. А ваше мнение, судари мои?
* В данном контексте - юнкер, не придерживающийся неписанных правил училища, и предпочитавший учиться исключительно в рамках уставных отношений
** Отдельный корпус пограничной стражи
*** Прозвище офицеров, причисленных к Генеральному штабу - за цвет их петлиц
**** Презрительное прозвище генерала от кавалерии, генерал-адъютанта Алексея Алексеевича Брусилова - за его поразительно успешную и быструю карьеру