 |
|
14:11, суббота, 19.12.1925
Финляндия, близ Терийоки,
Петров двор,
Мелкий снег, -8 °С, южный ветерЗатерянный в карельских лесах домик был неплохо обжит постояльцами за неделю: жилая комната была отмыта и хорошо протоплена, заткнуты были щели и утоптана дорожка к озеру, а Пётр всё затягивал выход — слишком хорошей для декабря была погода: морозная, солнечная, безветренная. Другой бы радовался в короткие часы зимнего дня сияющему снегу с искристо-свежими срезами невысоких пока сугробов, по которым пролегала чересполосица длинных, фантасмагорически изломанных теней тёмно-золотистых сосен, радовался бы тающей в дымке глади озера с пасхальным куличиком островка посередине, гладкой, накатанной лыжне, извилисто уходящей в обход чёрного ельника; но постояльцам Петрова двора требовалась другая погода: они ждали вьюги. Пётр был финном-контрабандистом. В БРП он не состоял, но охотно выполнял для Братства и иных, надо думать, организаций свою работу. Из Финляндии он возил в Совдепию шёлковые чулки, пудру Коти, французские духи, из Петербурга вывозил картины, старинные часы, украшения. Работал он обычно с подельниками, переходя границу с санками-толкачами по льду залива, но в прошлом месяце наткнулся там на погранохрану, ушёл с перестрелкой и с тех пор ходил по суше. На вид Пётр был совершенный чухонец: редкие соломенные волосы с жидкой рыжей бородкой, широкое дебеловатое лицо, маленький вздёрнутый нос. Русским языком он, тем не менее, владел в совершенстве и говорил с чеканным питерским выговором: как он пояснил, отец его, богатый до революции купец, был женат на русской и владел домом на Казанской улице, где Пётр, ровесник веку, и вырос. Про Петра Пулавский с Двановым наслышались ещё от Юрия Тимофеевича, который инструктировал их в Гельсингфорсе. Так, Юрий Тимофеевич рассказал им, что Петра как-то раз поймала советская погранохрана, и тот притворился финским охотником, заблудившимся в лесах и не понимающим по-русски ни слова. Его продержали пару недель в советской каталажке, а потом отправили домой. Сам Пётр скупо подтвердил эту историю, добавив, что второй раз этот номер не пройдёт, и при переходе границы нужно быть осторожными. Но переход всё откладывался, и все эти дни будущие подпольщики были предоставлены самим себе. В их распоряжении был плохо обжитый, спорадически используемый хутор — здесь был старый, гниловатым тёсом крытый пятистенок с жилой комнатой с маленькими окошками, нехитрой утварью на колченогом, массивном столе и железной печью, использующейся вместо вышедшей из строя каменной в углу, да четырьмя лежаками вдоль стен. За домом в окружении сосен стоял закрытый ржавым висячим замком покосившийся сарай, а на глинистом берегу безымянного озера чернели развалины давно сгоревшей бани. От хутора через лес узкая тропинка вела к деревне, но туда постояльцам ходить запрещалось. Не забредали сюда и местные, и только пару раз Пулавский с Двановым видели в окрестностях одного и того же старика-охотника. Постояльцы кололи дрова, рыбачили на озере, стреляли тетеревов из двустволки, оставленной здесь Петром, и упражнялись в знании советской жизни: Пётр оставил им тяжёлую стопку советских журналов — «Красная новь», «Красный огонёк», «Красный перец» (всё воспалённое как в лихорадке), а в свои посещения домика и сам экзаменовал их на знание пролетарского языка и топографии: а ну-ка, кто такой «сорабкоп»? Не кто, а что: советский рабочий кооператив. А кто такой «сезонник»? Сезонный рабочий. А что такое «сезонник»? Его карточка. А как пройти в Ленинграде на угол Плеханова и Третьего июля? Никак не пройти, они не пересекаются: это Казанская и Садовая. Как обращаться к половому в чайной? Товарищ? Нет, уж точно не товарищ. Просто «Эй!» будет достаточно. Готовьтесь, готовьтесь к своему делу. А дело предстояло нешуточное. С его сутью прибывших в Финляндию путешественников познакомил встреченный в условленном месте Гельсингфорса человек в котелке, с добротным, чистым и моложавым лицом, назвавшийся Юрием Тимофеевичем, состоявшим в Братстве под № 18 (Пулавский был под № 324, а Дванов — № 731: номера распределялись по какому-то неведомому принципу и вряд ли отражали реальную численность Братства). ДЕЛОПо прибытии в Петербург подпольщикам надлежало направиться на Васильевский остров, где в квартире 16 дома 47 по 12-й линии на перекрёстке с Малым проспектом (хорошо хоть цифры и размеры были сочтены новой властью достаточно благонадёжными, и обошлось без переименований), жила подпольщица Вера Устиновна Царёва — одной фамилии достаточно, чтобы некомфортно себя чувствовать в стране победившего пролетариата. Прилагалась и карточка, дореволюционного ещё времени: В дверь квартиры Царёвой предписывалось постучаться условленным образом и назвать пароль: «Вы, вероятно, и не ждали нас увидеть?» Царёва должна была отозваться: «Боже мой, да это же вы!» У неё предписывалось остановиться на время выполнения первого задания. Первое задание заключалось в установлении контакта с подпольной группой некоего инженера Самсонова Сергея Александровича. Группа Самсонова, по сведениям Братства, действовала в Петербурге уже больше года. В прошлом июне для связи с ней в город был направлен поручик Георгий Владимирович Успенский, также остановившийся у Царёвой. Ему удалось выйти на группу и через Царёву передать за границу сведенья о том, что группа, хоть и малочисленна (восемь человек), но надёжна, её члены имеют связи на заводах и в партийных организациях и могут стать подспорьем в будущем восстании, а также актах террора. Успенский также оставил адрес самого Самсонова (Можайская 40, кв. 7), но тут пароля предусмотрено не было, и предлагалось ограничиться упоминанием самого Успенского. Квартиру Самсонова также предлагалось использовать как запасной вариант на случай проблем с явкой у Царёвой. Из поездки в Россию Успенский благополучно вернулся. Связавшимся с Самсоновым подпольщикам предписывалось собрать его группу, оценить её развитие и результаты работы за полгода, передать Царёвой полученные сведенья в зашифрованном виде (шифру был обучен Дванов), а Самсонову, в свою очередь, передать пакет, сейчас бывший у Пулавского. После завершения первого задания подпольщики должны были направиться в Москву, где им предлагалось остановиться в гостинице. В новой столице подпольщики должны были разыскать Бориса Ильича Соколова, 29 лет, женатого, беспартийного, который по состоянию на декабрь прошлого года жил в Мажоровском переулке, 8, кв. 38, и работал в Московском коммунальном хозяйстве (должность известна не была). Прилагалась и фотография: Отдельно пояснялось, что на фотографии изображён не Борис, а его брат-близнец Влас, живущий сейчас в Берлине. Это обстоятельство предлагалось использовать при контакте с Борисом Ильичом. Задание заключалось в том, чтобы добыть у Бориса Ильича дореволюционный архив его отца, в частности, и наиболее важно, — некую «синюю тетрадь». По словам Юрия Тимофеевича, Борис Ильич не мог с ней расстаться, так как он прекрасно осведомлён о важности этой тетради, хоть назначения и способа применения изложенных в ней сведений не осознаёт. Последний раз «синюю тетрадь» у Бориса Ильича видели в 1918-м году в Москве, когда он расстался со своей семьёй, которая выбрала пробираться на юг России. По получении «синей тетради» подпольщики должны были вернуться в Петербург и заново войти в контакт с Царёвой, которая должна была организовать обратный переход границы. После возвращения в Финляндию они должны были встретиться с Юрием Тимофеевичем в установленном месте в Гельсингфорсе. В случае ареста Царёвой или невозможности с ней связаться по каким-либо иным причинам предписывалось связываться непосредственно с Самсоновым, а после возвращения из Москвы самостоятельно выходить на контрабандиста, который при первом переходе границы встретит их с советской стороны. Последний раз Пётр приезжал из города позавчера: привёз продуктов, в очередной раз сообщил, что переход откладывается, но теперь уж, сказал, ненадолго. И действительно, ждать, по-видимому, оставалось уже чуть: день выдался пасмурным, мороз поубавился, с Балтики затянул хмурый ветер, и уже к серому полудню с неба посыпались первые снежинки. Весь день будущие подпольщики были заняты обычными делами: нужно было колоть дрова, топить гудящую железную печь с выведенной в окно трубой, готовить обед — и всем остальным, чем они тут занимались эту безмятежную неделю. Но нет-нет, да и поглядывали в окно: не появится ли из-за сосен знакомая высокая фигура? И вот, наконец-то, — к обеду, когда солнце, смутным шаром проглядывавшееся в низком, мышиного цвета небе, уже клонилось к чёрной гребёнке елей за озером, а колючий снег начал сыпать хлеще, они услышали знакомый оклик: к дому по лыжне приближался Пётр в своей обычной ушанке, сером полушубке, с рюкзаком за спиной.
|