Да, что-то открывалось, ниточки-связи выстраивались, а, если быть точнее, вытягивались в сознании Барташова, связывая одно с другим, одни счастливые лица с иными.
И особенно его порадовало это знакомое лицо с чирьем на лице - именно с этим безусым мужчиной, бледным и худым, он сталкивался взглядом, когда трещала радиостанция, и из её коробочного нутра доносились приказы командующего.
Страшные воспоминания о худых временах, да. Но от них веет каким-то сухим теплом. Тогда мы знали, с кем боремся, что делать дальше и кого слушать. А что теперь?
Зябкая пустота космических масштабов, где мы вроде как вместе, но если присмотреться - каждый жутко одинок, и одиночество оттого горше, что настигло оно нас на чужой земле.
Поежился Ефим невольно, скривив лицо в гримасу. Фамилии знакомые, имена, фотографии детей Авдиича и тот самый Леваницкий, что с Сашей путешествовал. Куда они направились? И какие отношения имеет (имел?) этот Леваницкий с покойным?
Скудные размышления прервал зычный голос усатого полицейского, который, недолго думая, вцепился когтями в юнгу и потащил того в участок. Видимо, узрел в нём бродяжку.
Ефим уже стоял на ногах, рюкзак за спиной, кулаки сжаты.
Пускай он и простачок, этот Петруша. Но он всё же наш простачок!
Но Барташова вовремя одёрнул Коробецкий, и слова его были вескими. В этом был смысл. А в том, что у трех безработных бродяг, беглых россиян, вдруг в рюкзаке - документы покойного и бешеные деньги - вот в том, как раз, смысла было мало.
- Ты прав, Виктор Алексеич. Проследим, - кивнул уверенно. Заерзала в мозгу крохотная мыслишка - а вдруг расскажет всё ажанам юнга? О том, что сбежали они с фермы, предварительно проломив голову Платонову, безродной собаке?
О том, что сбежали с деньгами, бог знает с чьими?
- Проследим.