28.07.1926, 10:21
Франция, Марсель,
Бульвар Лоншам, 20,
+25 °С, ясно, лёгкий ветерокПозавтракав, направились на поиски парикмахерской. Искать долго не пришлось: увидели месмерически вращающийся цилиндр с красно-белой спиралью, отодвинули шелестящий занавес из бамбуковых палочек на нитях, зашли в душноватое, пахнущее одеколоном и мылом помещение, где цирюльник играл с котом, а подмастерье сметал в совок ошмётки чёрных волос. Цирюльник с цирковой ловкостью прошёлся бритвой по лицам и шеям сначала Коробецкого, потом Барташова, а подмастерье вымыл голову Шнейдеру (ему бритьё не требовалось, но сидеть и ждать парню было скучно). Чистые, жгуче-свежие щёки клиентов были промокнуты холодным, жёстким вафельным полотенцем, опрысканы щиплющим лосьоном из флакончика с резиновой грушей. Расплатились: цирюльник с лязгом крутанул ручку большой, медно отражающейся в зеркалах кассовой машины, и путешественники снова вышли в струящееся солнцем утро.
Проехали на трамвае по свежим, живым, зелёным улицам. Вышли у рю Клапье, нашли церковь, ютящуюся на первом этаже жилого здания:
Церковь была закрыта на ключ, но у двери висела доска с расписанием служб и объявлениями: «русскiй ресторанъ и гастрономiя “Москва”. Новый шефъ — знатокъ блиновъ и европейской кухни» на рю д’Изояр (значит, жив был ещё ресторан), «д-ръ А. Т. Васильевъ въ Ниццѣ (внутр. болѣзни), 24, Bd Joseph Garnier, II эт., отъ 2–4, ежед.», и «русскiй пансiонъ на 2, Rue de Portail. 50 фр. въ недѣлю, вкусный и обильный табльдотъ. Евреевъ просятъ не безпокоить». Наконец, Шнейдер нашёл под свежими объявлениями старое и пожухлое, о благотворительном вечере, которое устраивает Общество офицеров участников войны («А почему они без дефиса название пишут?» — невпопад поинтересовался Шнейдер). Не сдавшим 20 франков участникам (столбик фамилий) предлагалось под угрозой исключения из списка до 15 мая принести взнос на (жирно подчёркнуто) 20 Bd Longchamp. Этот усаженный платанами бульвар был совсем рядом.
Организация располагалась в неприметном конторском здании. Путешественники поднялись по тёмной, затхло пахнущей деревом и пылью лестнице на четвёртый этаж, прошли мимо дверей страхового общества и коммивояжерской конторы и остановились перед табличкой с надписью «Общество офицеровъ участниковъ войны» и ниже, на приколотом листочке: «Просятъ не курить», и ещё ниже «Ici on parle russe».
И вправду, по-русски здесь говорили, да ещё как: из-за приоткрытой двери возмущённым фальцетом доносилось:
— Я офицер, я депутат Зарубежного съезда*, я галлиполиец, у меня ранение было, в конце концов! Это что, теперь в Обществе вообще ничего не значит?!
Гости заглянули внутрь. Контора эта, наверное, выглядела уныло в пасмурный день, но сейчас, когда солнце сквозило через два раскрытых настежь окна, и четыре стола с зачехлёнными машинками, и скучные шкафчики с выдвижными ящиками, серый сейф в углу, рядок разномастных стульев у ближней к двери стены, — всё приобретало какой-то блаженно-дачный вид, и само понятие работы в сочетании с этой обстановкой выглядело нелепым оксюмороном, таким же, как в марсельском зное выглядели шинели томно-измождённых добровольцев со старых плакатов на стенах. На подоконнике, расслабленно откинувшись на стену под лёгким, отдающим морем ветерком, сидел белобрысый и загорелый молодой человек в круглых тёмных очках, форменных брюках на подтяжках и рубашке с вольно расстёгнутым воротом; симпатичная стриженная под мальчика барышня лет восемнадцати стояла у одного из столов и терпеливо выслушивала возмущённые восклицания стоящего рядом высокого набриолиненного и потного господина в спортивном костюме (тёмно-синий пиджак, белые брюки, шляпа-канотье в руках).
—Василий Петрович, — умоляюще сложив руки, сказала барышня, — ну не можем мы выдавать деньги на такие надобности. Ведь за свой же счёт вы сюда приехали!
Василий Петрович, заслышав шум за спиной, быстро оглянулся, и Барташов узнал в нём поручика Скалона. Его он мельком помнил по Галлиполи, и то лишь потому, что Скалон, которому тогда разве что двадцать исполнилось, был скандалист и кляузник, из-за чего уважением не пользовался и даже был как-то вызван на дуэль, правда, вместо поединка вместе с оскорблённым лицом и обоими секундантами оказался на гауптвахте (которую тогда как раз Ефим и охранял).
— И? И что?! — с напором подался вперёд Скалон, который Ефима, похоже, не узнал. — Я в трудной финансовой ситуации, я не могу вернуться домой…
— Да, у нас всех с этим затруднения, — флегматично прокомментировал молодой человек, сидевший на подоконнике.
— Я о Чехословакии! — выпалил Скалон, метнув злобный взгляд на невозмутимого молодого человека. Тот лениво потянулся к ближнему столу, достал пачку сигарет и спички и принялся закуривать, потеряв к Скалону интерес. Скалон тем временем продолжал наседать: — Ваша обязанность помогать нуждающимся, тем более уважаемым членам Общества! В конце-то концов, на что идёт ваш бюджет? Может быть, мне стоит попросить кой-кого в Париже, чтобы к вам прислали ревизионную проверку? Я могу, поверьте мне!
— Ну, Василий Петрович… — простонала девушка, — у нас бюджета-то этого с рыбью ногу, и уж тем более не можем мы его на билеты для вас тратить, это-то и будет нарушением. Может, вам к полковнику Ушакову в Общество галлиполийцев сходить, а? — с надеждой предложила она. — Давайте я адрес запишу?
— Да он был уж там, — снова подал голос молодой человек с окна.
— Юноша, — хищно обернулся к молодому человеку Скалон. — Если вы ещё раз позволите себе высказаться обо мне, будто меня здесь нет, я вам напомню, что я здесь есть.
— Да я вижу, вижу… — успокаивающе сказал молодой человек, затянувшись.
— И напомню я вам об этом в самой неприятной для вас форме! — рявкнул Скалон.
— Угу, — безразлично кивнул молодой человек.
— Господа, обождите пару минут, пожалуйста, — обратилась барышня к путешественникам, указывая на стулья. — Василий Петрович, ну давайте мы за свой счёт телеграмму отправим родственникам вашим или друзьям, может, они смогут…
— Мне от вас такие подачки не нужны! — гордо заявил Скалон и, хмуро скользнув взглядом по Барташову, Коробецкому и Шнейдеру, распахнул дверь. — Кстати, у вас здесь запрещено курить! — обернувшись, выпалил он напоследок.
— Да я в окно, — пожал плечами тот, но Скалон уже хлопнул дверью. Барышня устало прикрыла глаза и покачала головой.
— Да, господа? — с тягостным вздохом обратилась она к путешественникам. — Ивана Дмитриевича пока нет, как видите, — ответила она на вопрос о том, как можно увидеться с полковником Невадовским. — Он сегодня будет, может быть, разве только к вечеру, если вообще. Но сразу хочу сказать, что денежную помощь выдаём только местным членам Общества.