Так это делалось в девятнадцатом году под Полтавой во время внезапной стычки с анархистами, так это делалось в двадцатом году в Новороссийске во время омерзительной поножовщины со своими же за место на отходящем пароходе, так это делалось и через год в Константинополе с окружившими в переулке грязными, усатыми турками: отклониться в сторону, захватить бьющую руку, выкрутить её, выхватить из разжавшихся пальцев нож… и каждый раз почему-то всё шло не так: под Полтавой Ефим успел отобрать нож у анархиста, но тут же вместе с ним был оглушён близким взрывом, в Новороссийске налетевшего на него обезумевшего казака пристрелил собственный офицер, в Константинополе же Ефима просто ударили сзади по голове чем-то тяжёлым, а потом долго месили ногами.
Вот и сейчас Ефим с готовностью отклонился в сторону, захватил руку Платонова, вывернул было её — и тут же был сбит с ног. Платонов был ниже Барташова ростом, зато шире в плечах и уж точно крепче и сильнее: налетев на Ефима, Платонов так впечатался в него своей массой, что у Ефима только зубы клацнули, а через мгновение оба противника уже были на полу. Что-то слева тупо брякнуло о лавку, потом о пол: правая рука Платонова была пуста.
Сейчас, лёжа в проходе между столами, придавленный многопудовой тушей Платонова, Ефим видел висящее под потолком тело Ильи Авдиевича, склонённое лицо которого было в четверть оборота развёрнуто к схватке. Если бы у Ефима было время думать, ему могло бы показаться, что Илья Авдиевич кокетливо косится на пытающихся убить друг друга людей: ну-ка, ну-ка, кто из вас ко мне?
— Ты только не ори сильно!… — натужно просипел Платонов, прижимая Барташова к полу и схватив левой рукой его за горло. Бородатое лицо Платонова сейчас было совсем близко; отчётливо была видна прилипшая ко лбу чёрная прядь волос, щербинки на щеках, крупный, мясистый нос, а боковым зрением Барташов видел, как Платонов слепо шарит под лавкой правой рукой.