В ответ на укор, в словах Петрова отмеченный, Барташов покосился с недоумением - мол, "а что тут такого?" Ведь это наш, русский человек, он, может быть, в беде, ему, может быть, нужно помочь - денег, там, переслать куда-то, например, или просто выговориться надобно.
А не бродить, желчь своего крошечного бедствия молчаливо глотая.
Впрочем, Илья Авдиевич нашёлся очень скоро, хотя и выглядел "надорванным". Ефим, отметив про себя, что разговор всё-таки должен состояться, но не сейчас и не здесь, а в более интимной обстановке - да хотя бы в бараке! - проводил сочувствующим взглядом Соколова, начал было гадать, что же такого печального мог сообщить Соколов-младший своему папаше, что тот аж впал в тяжелейшую апатию, а потом как-то отвлекся, отправившись за амбар вместе с Платоновым и Фирсовым, а там, травя байки, вина выпивая - "водочки бы!" - и выслушивая анекдоты, совсем позабыл про маленькую трагедию своего сослуживца.
Вернувшись в барак, завалился в постель без задних ног по старинной привычке.
Разбуженный Шнейдером, выругался и пробурчал:
- Юнга, твою душу-то етить, я тебя сейчас на гауптвахту, да пинком.. - глазами полуоткрытыми, взглядом осоловелым по койке Соколова скользнул, всхрапнул, в себя приходить начал.
- Да, сейчас, юнга, сейчас, отвянь.. - ноги в башмаки сунул спешно, поднялся, в коридор направился.
- Что случилось, господа? - жмурясь от тусклого света коридорной лампы, вопрошающе уставился на собравшихся.