Долго ещё после окончания обеда продолжал прислушиваться к своему желудку Виктор Алексеевич, по появившейся у него в последние годы привычке прикидывая, насколько ещё хватит запаса сытости. Сегодня, как и вчера или позавчера, можно было оставаться спокойным, всё же кормили на ферме сравнительно неплохо, однако по своему опыту знал эмигрант, насколько нестабильна жизнь, особенно в его условиях. Завтра сам владелец фермы может захотеть реструктуризировать своё предприятие, а то и вовсе продать, или же Соломон Самуилович нашепчет ему на ухо о том, что расходы можно сократить, уволив парочку доходяг, тут и списочек готовый приложится, куда Коробецкого запишут по дюжине причин. Одним словом, никакой уверенности в завтрашнем дне у бывшего чиновника не было.
В такие моменты вспоминалась ему относительно спокойная жизнь в Берлине: несложная работа, много господ эмигрантов, создающих атмосферу знакомую, какой-никакой, но достаток (благодаря непроеденным тогда ещё сбережениям). Хорошо тогда было. До и после - ужасно, а вот тогда как-то спокойно и в целом... хорошо.
От неприятного процесса воспоминаний Виктор обычно спасался чтением, в эти дни, например, дочитывал Имморалиста, на французском, не без словаря и совсем без интереса. Книга сразу оттолкнула чем-то необъяснимым, всё-таки с такой фамилией как у автора хорошей вещи не напишешь. Даже дочитывать бы её Коробецкий не стал, но ничего другого под рукой не было. Книги продавались и менялись очень активно, вот и сейчас нужно было уже начинать присматриваться к окружающим, а не читает ли чего нечитанного Илья Авдиевич или даже Ефим Антонович? Хотя последний, кажется, литературе музыку предпочитал, во вкусах к которой с Виктором Алексеевичем не очень-то сходился. И не намекнёшь ведь никак - играет-то недурно, другим нравится. Хоть на улице читай.
Впрочем, времени обычно было немного, что на книги, что на губные гармошки, сегодня вот жалованье выдали. Не Бог весть какое богатство, а всё же своё, приятно. И опять заметить оказалось несложно, что хиловат Коробецкий для собирания фруктов, в лучшем случае посредственно работать у него получалось, вот и на жалованье сказывалось. Впрочем, жаловаться глупо - вон у Шнейдера так вообще крах за крахом, не везёт так не везёт! Сперва кража, теперь штраф, можно понять расстройство парня. Сочувствие толково выражать, правда, Виктор не умел, поэтому ничем иным кроме грустного и озадаченного взгляда поддержать Шнейдера не мог.
Тут разговор в компании зашел о том, кому сегодня, в отличии от неудачливого швейцарца, повезло. Визит сына, это по нынешним временам такое счастье! У Виктора дыхание перехватило, когда узнал, кто к ним на обед возле забора пожаловал - у него-то самого сын пропал, сгинул, с полей фронтовых не вернулся. Потом революция и дальнейшее крушение страны совсем перечеркнули возможности узнать о судьбе Алёшки... Так что природы тревог и страхов, отразившихся на лице Ильи Авдиевича Виктор Алексеевич решительно не понимал и даже в догадках терялся, ну что такого мог рассказать сын отцу? Разве что о смерти близкого человека, но ведь супруга Соколова уже давно как почила...
- Быть может, стоит оставить человека в покое? Мало ли какое горе в семье Соколовых случилось... я полагаю, Илья Авдиевич сейчас не в лучшем состоянии для бесед пребывает.
Коробецкий не любил принимать участие в чужих разговорах, но сейчас всё же посчитал нужным направить его в более мирное русло, а то эдак чего доброго этим доброхотам придёт в голову пойти искать горемыку с целью поврачевать душу его. Без спроса, конечно же, эти могут.