- Да я ж не из праздного интереса, Витя. Я ж спрашиваю, потому что нам, русским, надо вместе держаться! - ответствовал Ефим на выпад раздосадованного соотечественника, ухмыльнувшись. В Париж! - говорил он, и при словах об этих своих планах будто бы искорка загорелась в глазах Виктора Алексеевича - коего Фима звал Витей исключительно вежливо, обращаясь к нему скорее как к старшему брату, нежели равному (коих он, собственно, зачастую кликал просто по отчеству, как Фирсова и Платонова).
А потом эта искорка как-то вдруг погасла. И спросил Коробецкий о планах самого Барташова, на что тот, осклабившись, указательным пальцем покрутил, мол "секрет-с!" и шутливо ответил:
- А про это, батенька, я вам пока рассказывать не буду, - но говорить Барташов не хотел не потому, что боялся сглазить свои сказочные планы, но потому, что не был уверен, сможет ли отыскать своего старшего братца, Антона Антоновича, в Англии.
И сможет ли вообще отплыть в Лондон?
Все чаще и чаще задумывался Ефим о том, как же ему опротивела эта работенка, и потому он не торопился думать об отъезде, что в тайне от самого себя побаивался неудачи и того, что там, куда бы его путь-дорога не забросила, станется еще хуже, нежели здесь, в провинции, под боком у Соломона.
Появление незнакомца (смутно знакомого) прервало ход его мыслей, и Барташов отвлеченно взглянул на постороннего, пригляделся повнимательнее и, удивленно брови подняв и стянув с себя шляпу, охнул:
- Саня?