"Витя" как утром ел быстро, так и теперь пищу потреблял без раздумий и выведения ложкой пассов по супной жиже, а потому вопрос застал его с набитым ртом. Нет, во время трапезы давиться Коробецкий всё же не давился и приличия соблюдал: не чавкал, разумеется и зубами по прибору не клацал, однако ничего с собой поделать не мог - даже понимая, что в кои-то веки в кругу своих находится, всё равно ел быстро, внутренне опасаясь, что может так сложиться, что и не дадут доесть ему-голодному, а это лишний повод для грусти. Таких поводов Виктор пережить успел за последнее время уже немало, и не смотря на то, что в итоге к постоянному полуголодному своему состоянию кое-как привык, когда видел доступную и вроде как заслуженную еду, приоритетом ставил насыщение, а не разговоры. Чего-чего, а вот для ума пищи хватало - крепким толстяком и первым жирдяем видел в этом смысле себя Виктор Алексеевич, а потому, прожевав впитавший суп кусок лепешки и наморщившись, ответил так:
- Ну Ефим Антонович, что же вы опять за своё? Знаете поди, кому тут податься некуда, знаете, а всё одно на больное давите...
Тут он осёкся, подумав, что может и путать Ефима с кем-то другим, так как любителей обсудить планы на будущее в среде эмигрантов хватало. Тот же Илья Авдиевич мог, а впрочем, к чему гадания эти - всё одно вопрос слишком насущный, чтобы от него отмахиваться, и слишком сложный, чтобы суметь ответить кому-либо, кроме самого себя.
- ...В моих намерениях продолжить поиски моего хорошего знакомца в Париже, а там как повезёт. В корреспонденции упоминал он о прибыльном деле, хотя какое уж тут дело, занял бы денег, я бы хоть...
И вновь осёкся, замолчав в ещё более неловкой манере, чем до этого. То ли опять мысль одну принял, которую долго гнал прочь, то ли просто задумался о том, что никогда всерьёз о будущем не задумывался. Исчез навык этот у Виктора, как дуб подрубленный затрещал и покосился в страшные годы гражданской войны, а рухнул с шумом после потери работы в газете, ещё в Берлине. С таким трудом насиженное место пришлось покинуть, а потом эти судорожные попытки устроиться вновь и вновь, и неудачи, одна за другой - весь этот снежный ком проблем и трудностей в итоге такой след на жизни несчастного экс-чиновника оставил, что сохранил тот способность разве что на самое ближайшее время планы строить, вот на сезон, например, поработать, заработать, вновь в Париж податься, ну может в газете объявление дать.
Константин Шипов, старый-старый друг и знакомый, ещё по кажущейся недосягаемой родине, ещё с самого славного Екатеринодара, ну как же так могло случиться, что всего-то лишь на пару месяцев стоило паузе в их общении дистанционном возникнуть, как в итоге не сумел найти его Виктор по приезду в Париж, город для него незнакомый и оттого пугающе чуждый. Всё от незнания города, так себе твердить не уставал сам Коробецкий, но внутри всё одно вертелась склизским ужом мысль об обмане и предательстве.
- А вы сами-то, Ефим Антонович, нешто задумали что? Раз уж разговоры такие затеваете?
...Гнать обман, гнать предательство, гнать, гнать, гнать...
Хотел было Виктор поскорей ложку супа в рот залить, да в миске уж пусто совсем. А голод никуда толком и не делся. Как и мысли. Как и страхи. Нет будущего, нет планов, а этот Барташов жуёт себе тростинку беззаботно, словно между опереттами на воскресенье выбирать изволит! Неужели у самого за душой ничего, ни тревог, ни надежд?!