Иностранному человеку Энтони Клименти хорошо дышалось в вольном городе Одессе. Нравилось ему тут.
Ему нравилась свобода. Ни копов, ни федералов, ни судейских. Иди куда хочешь, делай что хочешь (конечно, в тех рамках, в каких тебе позволят другие свободолюбивые пассионарии), живи как хочешь.
Ему нравилось, что Одессы много, и она вся разная. Взять хоть кухню. Любитель покушать, Тони с одинаковым удовольствием уминал и борщ с варениками, и гефилте-фиш с бульоном, и долма с сувлаки, и шашлык с лобио, охотно запивая это дело коньяком, водочкой, вином и самогоном. А уж когда он познакомился со старым Мариком, который оказался таки очень даже Марио, и отведал Melanzane alla Parmigiana в его траттории…
Ему нравился бодро-залихватский дух этого тёплого города, неугасимый оптимизм его обитателей, из-за которого казалось, что и беда здесь бьёт только в пол замаха.
Хотя, конечно, все эти прелести он оценил далеко не сразу.
Первую неделю Тони просидел на съемной комнате, как таракан под тапком, ожидая неминуемой расправы, которая все не наступала и не наступала. Потом стал выползать и осматриваться, потихоньку проедая небольшой капиталец, имевшийся у иностранца при себе.
Жилье он снимал у древнего деда, к которому, загнанный и туго соображающий, во время своего бегства обратился на улице с каким-то вопросом, и неожиданно получил ответ хоть на ломанном, но английском. Потом, когда у деда Шлёмы спрашивали, где он наблатыкался по-иностранному, он гордо заявлял, что, будучи юнгой бился с англичанами под Севастополем и много беседовал с пленными. Хотя всем и было известно, что дед Шлёма всю жизнь тачал башмаки, а моря боится пуще, чем восстания из могилы своей покойной супруги.
К удивлению Тони, соседи ему как будто нисколько не удивились, и лишних вопросов не задавали. Вскоре с «Тоней» стали здороваться, справляться о здоровье, беседовать о погоде и ценах. Особенно великан полюбился детворе.
Язык, который Тони до сих пор в простоте своей почитал за русский, оказался одновременно и не таким сложным, как ему мнилось, и невероятно трудным. Слова в нем можно было ставить практически в произвольном порядке, да и вообще, при составлении предложений он допускал большие вольности. В силу этих особенностей говорить у американца скоро стало получалось хорошо – стоило лишь набить первичный словарный запас, а поднаторевший и ушлый местный люд прекрасно понимал словесные кракозябры любой сложности. Правда, кое-какие слова выговорить толком не удавалось. К примеру, вместо общеупотребимого «ше», или на худой конец пахнущего салом с чесноком «шо», у него выходило протяжное «show», бередящее в памяти воспоминания о освещенном софитами квадрате ринга… Зато слово «тухес», фонетически напоминавшее родное «ass», звучало в его устах значительно, и даже немного величаво.
А вот понимал чужую речь Энтони куда хуже. Даже теперь, поднабравшись опыта, смысл сказанного он улавливал зачастую только в общих чертах.
Когда финансы стали подходить к концу, возвращаться на родину Тони раздумал окончательно, а значит, надо было браться за какую-то работу.
Его, причастившегося сытной и вольной жизни бандита, конечно, тянуло к пестрому миру Одесского криминала, расправившего широкие крылья без гнета властей, но иностранец понимал – чужаков нигде не любят.
А так как ничего другого, кроме выколачивания дерьма из ближнего своего, Тони не умел, оставалось одно - вернуться в мир единоборств.
Это дело в Одессе, как и везде, впрочем, любили. По кабакам на потеху публике устраивали кулачные бои, в цирке – боролись, было даже общество любителей бокса (туда, правда, Тони не пошел, справедливо полагая, что чемпиона-тяжеловеса, хоть и нескольколетней давности, там вполне могут признать).
Надо сказать, все эти спортивные дисциплины отличались преимущественно названием: в «борьбе» не тушевались врезать сопернику звонкого леща или пнуть в колено, чтобы прием глаже проходил, в «кулачном бою» – прихватить за руку, ногу или причинное место. Как и во всем городе, в спорте царило безвластие и свобода. Впрочем, “dirty boxing” итальянца, после тюремной отсидки, было не удивить, и он принялся готовиться к выступлениям.
Так в тихом Одесском дворике появился набитый песком кожаный мешок, подвешенный на веревке за ветку старого каштана, по которому под визги детворы молотил кулачищами «Тоня-мериканец», большущие гири и гантели и вбитый могучей рукой в стены образующих узенький проходной двор строений турник.
Согнав жирок, Энтони взялся за ангажементы. Доход был хоть и не богатый, но верный. Верный потому, что местные увальни-биндюжники и разбойного вида мордовороты, которых ему ставили в пару, хоть и обладали недюжинной силищей, о боксерской технике в большинстве своем не имели и малейшего представления. «One-two» кушали на первое и второе, а отведав на десерт знаменитого апперкота как правило падали, и подняться уже не могли.
Так прошло несколько месяцев. И вот раз Тони, уложившего очередного претендента в приличном трактире на Старопортофранковской улице, пригласила к своему столу кампания очень характерного вида господ. И стала делать намеки, да такие тонкие, что Тони бы ничего и не понял, если бы примерно таким же тоном его не приглашали аккурат после отсидки немного «поработать» Джузеппе и Фабрицио из Семьи…
То были фартовые. Они замыслили скачок, и им нужны были хорошие кулаки.
Так Тони познакомился с Жориком Краско – любителем лихих налетов, сопровождающихся пальбой и кипешем. Американец тоже такое любил. Сработались. Проворотили совместно несколько дел, а потом и вовсе стали сотрудничать на постоянной основе – тут и там можно было увидеть сухощавого Жорика и слоноподобного Тони вместе.
Промышляли, конечно, не только разбоем – в такие времена получить хорошую жирную наколку на скачок непросто. Приходилось заниматься и чем-то более рутинным. К примеру, приглядывали за девушкой по имени Sofa, совершенно не похожей на одноименный предмет меблировки – миниатюрной и бойкой. Она с выгодой облапошивала всяких простофиль, а Жорик с Тони следили, чтобы ей не сделали нехорошо. Бывало очень весело.
Вот и сегодня они оказались у девушки в гостях, да еще и по серьёзной причине. Наклевывалось настоящее дело, как раз такое, как они с Жориком уважали. Фартовое, опасное. Денежное. Всех деталей Тони, правда, не разобрал, но ему уже нравилось, и на физиономии бывшего боксера появился широкий довольный оскал. Однако, Софочка восприняла предложение не так восторженно, и принялась за торг таким тоном, будто с нее хотели снять последнее исподнее.
Тони спорить не стал. Дело Жорика и Софочки – думать. Его дело – бить. Как правило, один раз.
Поэтому он поддержал компаньонку, нахмурив лоб и веско пробасив:
-Такиэ да! Малоу!