 |
|
Голод. Здесь царствовал голод. Управляя человеком подобно кукловоду. На что человек готов ради того, чтобы его утолить?..
Этот мир... Мир созданий, попранных обществом, загнанных в угол. Существ малых, слабых и беззащитных. Лишённых крова. Обездоленных. Превращённых в ничто и нечто. Нечто грязное, отвратительное, обо что куда более удачливые могут вытереть ноги.
Сострадание? Оно есть. Оно существует. В это верит едва ли не каждый, кто живёт в небольшом, но жестоком мире сирот. Он, ребёнок, познавший горе с раннего возраста, очерствевший к людям, ещё хранит глубоко в душе её. Надежду. До тех самых пор, пока его детство не кончится, и он не уйдёт во взрослую жизнь. Но до тех пор...
Что будет с ним? Каким он вырастет? Будет ли отъявленным негодяем? Милосердным? Равнодушным?
Его жизнь в руках тех, кто даже не подозревает об этом. Людей, что являются лишь случайными прохожими на длинном пути к взрослению. Людей, чьи лица никогда не стираются из памяти.
Голод.
Бурлит, обжигает, вытягивает последние силы. То, что давали в приюте, было явно мало для того, чтобы поддерживать жизнь быстро растущего организма. И не всё достаётся тебе. Сильный обижает слабого, слабый отдаёт всё, что у него есть. В этом мире действовали законы выживания. Слабый ломается. Сгибается под гнётом чужой воли, уходит в себя, закрывается от мира. К совершеннолетию слабый становится безвольным существом. Живёт подобно растению, не двигается с места. Он умер тогда, когда его сломал сильный.
Но есть те, кто не относится ни к слабым, ни к сильным. Есть те, в ком теплится искра, желание жить. Он недостаточно силён, чтобы рушить чужие судьбы, но и не слаб. Он тот, кто всегда найдёт выход.
Этим кем-то была Анна.
И голод мог сломать её гораздо сильнее, чем самый грозный амбал из приюта.
...Улицы Нью-Йорка затопляли люди. Живой поток подхватывал и уносил. Движение. Этот город жил, дышал, рвался на части от обилия человеческих душ и событий, в нём происходящих. Город, в котором сложно выжить. Город, в котором жила она.
Она, что вышла на эти улицы, чтобы украсть. Чтобы не дать голоду взять верх.
Долго присматриваясь к табличкам над дверями, Анна выбрала мясную лавку. Возможно, всё дело было в том, что её манил мясной запах, или в том, что у прилавка толпились покупатели.
- Может, не будем этого делать?..
Мэри хватает Анну за рукав. Та недовольно смотрит на сестру. В который раз она её останавливает. В который раз трусит. Но Мэри не изменишь. И Анна делала всё, чтобы урвать кусок и себе, и ей. Стараясь для обоих. Зная, что Мэри - слабая. И без Анны погибнет.
- Успокойся. Не впервой же.
Анна высвобождает свою руку и тихонько подкрадывается к прилавку. Одним глазом на мясо, другим - на торговца, и вот уже батон колбасы в её руках. Всё быстро и незаметно. Шустрые руки уже прячут её под подтрёпанным плащом.
- Э-эй! Куда-а!?
Чья-то рука опускается на плечо, останавливая шаг. Сердце замирает, Анна изворачивается - трюк, позволяющий ей освободиться от чужой хватки, проработанный уже много раз. Но в этот раз не удаётся. И она предстаёт лицом к лицу к зло взирающей на неё женщине.
- Отдай, что взял. Живо.
Анна смотрит на колбасу взглядом потерянным и унывающим. Но протягивает её женщине.
- А теперь стой на месте, пока я не позову полицию.
Это было тем, чего Анна опасалась больше всего. Она боялась полицейских. Тем более некоторых, что масляными взглядами разглядывали приведённых в участок девочек. Хорошо, что Анна недавно обрилась и смахивала на мальчишку.
- Пожалуйста, не надо, - заныла Анна.
Но женщина была непреклонна и оставила следить за ней парня, чуть старше Анны. В этот момент в окно заглянула белокурая головка Мэри и, увидев, что сестру поймали, захныкала. Анна подавленно наблюдала за её немыми слёзами. И не могла даже утешить.
- Иди.
Тихий голос мальчика. Злосчастная колбаса, отданная тебе в руки.
- Беги, пока не они не пришли.
Удивлённый взгляд, настойчивый толчок. Возглас мясника за прилавком, что заметил, как удирает вор. Его крик на бедного парнишку, что проявил милосердие. Утихающий, удаляющийся за спиной крик. Анне было всё равно. Всё равно! В её руках была еда, её ждёт Мэри, она не встретится с полицией.
Лишь потом она подумает о том, что это был первый раз в её новой жизни, когда ей сделали добро.
Медленно вращается ворот, скрипя и нервируя. Стоит Анна посреди людей, незнакомых ей совершенно. Чужие лица. Отстранённые. Словно неживые. Перемещается тень в другой части города, затопляет здания, пожирает словно гигантский зверь. Но навязчивое ощущение чужого присутствия рассеивается. Становится ей спокойнее, словно там, откуда она пришла, подстерегала её опасность, но в кругу человеческого стада ослабила петлю лассо. Вздыхает Анна, облизывает пересохшие губы. И не хочется уходить отсюда. Не хочется расставаться с незнакомыми людьми, даже зная, что Ли ждёт её там, за углом. Не хочется, чтобы верёвка достала из недр колодца ведро. Пусть негр двигается медленнее. Пусть люди не расходятся. Так мне спокойнее. Слышится разговор троицы, что стоят чуть поодаль. Маршалла и двух разодетых франтов. Говорят они о чём-то странном, о том, чего Анна не понимает. О чём должен подумать маршал? Что такого предложил ему мистер Роджерс? Любопытство, свойственное Анне, заставляет её поднять глаза и внимательно следить за этими незнакомцами. Но двое из них ушли, направляясь к горе, а к группе окруживших колодец присоединяется священник и двое его спутников. Представился. Говорит о том, что в городе недавно... — Кто ты? Что ты здесь делаешь? Кто-то обращается к ней, заставляя перевести взгляд. Дрожь волнения накатывает, и Анна пытается её скрыть. Улыбается, сдвигает шляпу. И импровизирует. — День добрый, мистер! Меня зовут Шон, я тут проездом. Вот, лошадь выбилась из сил от долгого пути. Оставил её там, чуть дальше. Нашёл ведро, и думаю надо бы напоить свою красавицу. Вижу, тут не мне одному понадобилась вода, — смешок.
|