Выход из вокзала пролегает сквозь деревянную арку входа на перрон, покрытую облупившейся краской неопределенно-грязного цвета.
С другой стороны вокзала - большой Т-образный перекресток, в котором вокзал на верхней планке буквы Т примостился, входом аккурат посередине. Впрочем, перекресток вполне можно обозвать привокзальной площадью, благо и колодец посередине имеется, и небольшой помост рядом с ним, на котором наверняка местный шериф речи толкает. А при необходимости помост в два счета и в виселицу переоборудывают. На стороне вокзала налево и направо на сотню метров тянутся различные постройки, выглядящие как сараи, склады и хранилища, и наверняка таковыми и являющиеся. Дальше знойное марево скрывает очертания чего бы то ни было.
Напротив вокзала, по разные стороны уходящей в сторону далекой горы улице, хвост которой тоже теряется в мареве, два здания расположились. То, что слева - двухэтажное, с широкой террасой перед угловым входом с характерными дверями-половинками, обрамленной невысокими перилами, и длинной привязью для лошадей вдоль улицы. Большая вывеска с выцветшей надписью в две строки "Tom's Saloon", спрятавшаяся в тени террасы над входом, обозначает содержимое здания. Какой-то шутник пририсовал к апострофу черной краской букву "b", и теперь могильным холодком тянет от надписи Tombs.
Справа строение одарено аж тремя этажами и высокой мансардой, но лишено столь обширной террасы. Лишь небольшое крылечко, ведущее к козырьку такого же углового входа с большими стеклянными дверями, занавешенными с внутренней стороны плотными шторами. Под козырьком примостилась небольшая аккуратная вывеска "Швейное заведение мадам Беллафонтесс".
И несмотря на различия, оба здания похожи, как братья. С облупившейся краской, заметной гнильцой на досках обшивки, кое-где торчащими ржавыми гвоздями и высохшими пятнами от воды там, где под дерево засекал дождь. Гнетущее впечатление от них исходит - старения и увядания, но было бы это обыкновенным шармом маленьких старых городков, если бы не полное отсутствие жизни на улице. Ни повозок, везущих свой груз под окрики кучеров, ни детей, гоняющихся друг за другом или за собаками и крысами, ни собак, убегающих от детей или прячущихся от жары в тени зданий. Даже мухи не звенят над ухом в полуденном зное, хотя на улице хватает разбросанных коровьих лепешек и конских каштанов.
Эбби Томпсон.
Гулко ухнуло сердце, пропуская удар. Один, другой... Застучало вновь в бешеном ритме, прогоняя волну адреналина по телу, от которого закололо в кончиках пальцев.
Выдохнула, успокаиваясь. "Показалось", — какая спасительная мысль. Хватаешься за нее как за соломинку, но именно она позволяет не поддаться подступившему страху окончательно.
Отмела сомнения решительно, и к выходу в город направилась по пустому перрону, сразу вслед за джентльменом, забравшим свою лошадь из поезда, и поглядывая на двоих оставшихся, что не спешат покидать край деревянной платформы. Один, в черных одеждах с воротничком священника, застыл, глядя перед собой невидящим взглядом. Второй, в дорогом костюме и с таким загаром, что его можно принять за негра, сгорбился под невидимой ношей, и трясущейся рукой сжимал небольшую фляжку.
Доминик Сфорца
Собравшись с духом, шагнул вперед решительно. И замер, не успев оторвать ногу от платформы вокзала. Потому что шагать вперед было некуда. Чернильная тьма разлилась под ногами широким пятном провала сквозь доски в бесконечные глубины, начинаясь у кончиков ботинков и заканчиваясь в метрах двух впереди. И из этой тьмы ледяное дыхание чье-то доносится, смешиваясь с витающим в воздухе ароматом кладбища в неведомую симфонию.
Кит Вэйлер
Двинулся вперед, погруженный в невеселые мысли. Но несмотря на задумчивость, инстинктивно зафиксировал краем глаза: девушка, что солому из волос вытряхивала, за тобой двинулась, оба мужчины на платформе остались, а смотритель в здание вокзала ушел, дверью скрипнув негромко.
И кожей ощутил, как усилилось ощущение чужого взгляда недоброго, стоило только выехать из-под арки вокзала.
Джон Бритва(Хрен попадешь)
Спустился на перрон, запивая коньяком сдавливающие горло слезы. Едва не упал, когда ноги вдруг отказались служить и двигаться. Моргнул, затуманенным взором осматривая шумящую толпу пассажиров на вокзале. Еще глоток коньяка, и горлышко фляжки отстуткивает безумную чечётку на зубах, сжимаемое трясущейся рукой. Обжигающая жидкость проходит по пищеводу, и зрение обретает вдруг ясность.
Нет почти никого на вокзале, кроме смотрителя, что скрылся за дверью вокзала. Лишь четверо пассажиров сошло с поезда, который увез шумящую толпу желающих уехать. И нет никаких зевак-попрошаек в тени арки входа, а гул в ушах - это не крики людей, а грохочущее сердцебиение.
Дьявольские шутки разума, одурманенного жарой и алкоголем, не иначе. Ведь не может же девушка, что вот-вот скроется на выходе из вокзала, быть твоей умершей от болезни женой, правда, Джон? А ведь похожа сейчас как две капли слез, что все еще мостятся в уголках глаз. Может, стоит поговорить об этом со священником? Вот он, как раз, в паре шагов стоит.
Осталось только себя заставить с места сдвинуться, и дышать хоть немного равномернее.