Светло-серые глаза. Болью одурманенные – последним живым чувством в умирающем теле. Ломается шея, как тростинка, в могучих руках. Трещит кость, расходясь. Парализующий спазм, гасящий булькающий крик. Всего одно мгновение – и нет человека. Упал он. Сломался. Не поднимется больше никогда.
Этой ночью один стал убийцей, а второй – грудой мяса и костей.
Отшатывается назад девушка. Прикрывает рот рукой. Ужас в ее глазах. Страх. Не видела она еще смерти, не чувствовала ее запах. Не смотрела в уродливые глаза, слыша скрип дробленых костей. Не так она себе это рисовала. Нет ничего доблестного и величественного в последнем выдохе. Нет ничего достойного – искривленная пасть с выбитой крошкой зубов, остекленевший взгляд, выгнутое тело, вонючее коричневое пятно на штанах.
Отворачивается. Не хочет смотреть. Гадко ей от себя и от того, кого на эту дорожку толкнула. Прячет глаза от кузнеца. А время уже не вернуть. Не обмануть свершившееся. И тяжесть греха падет на сгорбленную спину, запятнав на веки.
- Мне нужно… - давит рвотный рефлекс, опускаясь рядом с трупом на колени и доставая кинжал. – Нужно достать… ключ…
Уговаривает себя, занеся лезвие над вздувшимся брюхом. Не может руку опустить. Зачем ей клинок? Разве ключи из кармана не голыми руками достают?
- Боже… прости… прости меня…
Чавкает голодная сталь, пожирая уже мертвую плоть. Багровыми всполохами окрашивается дорогой кафтан. Кривой разрез от пупка до паха – сделан дрожащей рукой. Закрывает глаза рыжая. Думает о барабанящем дожде за окном. О травах под давно забытым солнцем. О чем угодно, только не о руке своей, что пальцами входит в чрево ростовщика. Дрожит вся, как осиновый лист.
А потом Гонар понимает. Осознает. Права была девушка, не отдал бы он ключ добровольно. Не смог бы, даже если бы и хотел – внутри ключ был спрятан. Внутри большого человека, как в сундуке каком-нибудь.
- Что вы делаете с папой?
Незаметно подошел со стороны лестницы, ведущей на второй этаж.
Большие яркие глаза. Они еще поблекнут со временем – станут как у папы. А пока что они бездонной синевой горят. Смотрят внимательно. На Гонара, что огромной скалой в холле возвышается. На девушку, стоящую на коленях с рукой окровавленной, сжимающей трапециевидный ключ. На отца своего, распятого прямо на полу. И понимает – что-то не так с ним. Что-то неправильно. Будто он больше никогда не погладит его по голове и не расскажет сказку о рыбках на ночь.
Но мал еще очень. Года четыре – не больше. Не знает, что такое смерть.