Темно-синие осколки. Грани, полыхнувшие огненным золотом – бликами от свечей. Красные капли, бусинами оросившие грязное дерево стола. Недоуменный взгляд. Полный удивления.
Гансу было десять лет, когда он начал помогать отцу с трактиром. Его отец был худым, маленьким человеком, с такой же маленькой и тщедушной душой. Он не хотел становиться кем-то значимым. Не хотел брать на себя ответственность сложных решений. Все что он хотел – протирать столы и подавать вино. И это было хорошо. Это было правильно.
Маленький Ганс смотрел на него и понимал, что такой и должна быть жизнь обычного, хорошего человека. Человека, который не сядет в тюрьму. Которого не зарежут в подворотне. Который будет жить до самой старости и наливать вино из темно-синих, потных бутылок.
Ганс вырос. Его отец умер от старости. Не от чумы. Не от шальной пули. А от старости. Это редкость в такие кровавые времена. Все потому, что он был простым человеком. Человеком, который не стремится к чему-то большему, чем наливать вино.
Ганс тоже стал таким человеком. В чем-то жестким. В чем-то добрым. Его знали в Кереке и всегда говорили хорошо. «Добряк Ганс». «Честный Ганс». «Внимательный Ганс».
Ему нравилось это. Он действительно любил свою жизнь. Простую, как колыхающаяся, оторванная дверь. И такую же не примечательную.
Ганс говорил себе, что чума не возьмет его. Чуме не нужны такие как он. Незаметные, тихие люди со своим неспешным, маленьким делом.
Ганс говорил себе, что его не убьют. Зачем кому-то убивать его? Ради разваливающейся таверны, находящейся под правым мизинцем дьявола? Ради кроватей, которые пожрали клопы? У него нечего отбирать, потому что он ничего не может предложить. Кроме вина, конечно. Неплохого, крепкого вина в темно-синих бутылках.
Ганс говорил себе, что он проживет долгую жизнь, как прожил его отец. И умрет от тихой старости, чтобы его бренные останки положили в болотистую землю рядом с могилой отца.
Возможно, именно поэтому в его глазах застыло немое удивление, когда цветок темно-синих осколков распускался на его гладком черепе. И кровь, выпущенная на свободу, разбрызгивала вокруг драгоценные бусины рубинов.
Сегодня все шло не так, как обычно. Не так, как должно было идти.
Все эти странные, сумасшедшие люди, в одночасье пришедшие к его дверям. Все их смешные подозрения и обидные слова. Их хитрые взгляды. Тот прокаженный нищий. Его хриплый голос, посеявший зерна сомнений. И этот город. Город, преследующий его. Охотящийся за ним. Выслеживающий, словно бродячего пса. Кьоль. Слово, которое Ганс не употреблял в своей жизни. Он не верил в него. Не верил в чудеса. Не верил в магию. Магия – для слабаков. Для тех, кто ищет приключений. Для тех, кто хочет стать чем-то большим. Ганс не числился в их рядах. Он не любил, когда кто-то говорил об этом проклятом несуществующем месте. Глупая басня. Скольким она отравила жизнь? Скольких она замучила тщетной надеждой? Оторвала, сожрала, не подавилась. Чья-то злобная шутка. Ганс поклялся, что в его таверне не будет этого слова. Что оно не осквернит святые для него гниющие стены. Это слово останется за его дверью.
Но дверь была выбита в эту ночь. И темные тени, от которых он прятался до этого часа, заскользили по половицам. Зашипели в свечах. Им открыли путь. И его жизнь, так бережно идущая по своей дороге, споткнулась.
Все не так, как должно быть.
Ганс думал об этом, пока его тело падало на пол. Грузное, полное, покрытое красными пятнами и потными потеками. Он думал о том, что ошибался. Что бывает такое, когда даже самого маленького человека замечают Большие Неприятности. Они входят в дом, открывая дверь с ноги. Требовательно смотрят прямо в глаза. И разбивают о голову бутылку твоего же вина. Неплохого вина в темно-синей бутылке.
***
Бруна закричала. Нет. Истошно завопила. Громкий, истеричный вой повис в кисельной тишине, заполняя ее нитками страха. Она кричала, почти разрывая легкие. Так, как умеет кричать самая простая сельская девка.
- Душегуб! Убийца!
Ей хотелось подбежать к трактирщику, который был ей почти как отец. Который приютил ее и подарил возможность выжить. Ей хотелось убедиться, что его бесчувственное тело еще дышит. Что мощный удар бутылки всего лишь отправил его видеть сны.
Но она боялась этого огромного наемника-испанца, который положил правую руку на рукоять шпаги. Он был страшнее всего, что ей доводилось видеть. Страшнее чумы, которая отбирала сотни жизней. Потому что чума – бесполая, бестелесная тварь, прячущаяся в темных углах. А он – живой человек с безумным яростным блеском в глазах.
Поэтому она не подходила. Она стояла рядом с маленькой девочкой у камина и орала так, словно это об ее голову разбили бутылку вина.