Пронырливый Крысолов
Во время изалитского дня, да и порой ночи, Китовый Холм представлял собой какофоническое сочетание звуков и тишины. Казалось бы, вот, Литейные, шипение металла, и грохот молотов, и все цвета невиданного Ада бурлят в нехладных котлах. А свернешь на проспект, пройдешь мимо раскрытых нараспашку, орущих песни питейных, пройдешь, пошатываясь, под карнизами лавок, мимо свалок, с копощащимися там крысами, мимо закупоренных как кулак скряги свечных мастерских – и окажется совсем в другом, но на самом деле том же самом Китовом.
Так вблизи от болот здесь тихо. Пахнет тиной, серая грязь отслаивается от мостовых словно старая кожа, и знакомый почти каждому изалитцу запах грибов становится всё сильней. Болота известны за свои грибы, мигрирующие колонии которых, по слухам, превосходили величиной средний дом. И ещё за кочующие грязевые ямы, готовые всегда проглотить неосторожного. И ещё за болотных волков, известных своей свирепостью, за охотников со странными ритуалами, и за массу других опасностей, поглазеть на которые вас всегда, за довольно умеренную как на такое развлечение плату, могли поводить гиды.
К сомнительному счастью путь Крысолова лежал не на сами Болота, а к тонкой прослойке суши между ними и Китовым Холмом. Он уже явственно ощущал ни с чем не сравнимое дыхание гниющей и живущей растительности, да и ботинки его бодро хлюпали больше по грязи, чем по брусчатке, когда впереди и сбоку, среди этих малоосвещенных и почему-то совершенно пустых аллеек раздался чей-то пронзительный (мужской, если судить по голосу) крик, тут же перешедший в клокотание.
Шум кого-то бегущего. Шум кого-то бегущего прямо в сторону Крысолова. Который, как уже было отмечено немногим выше, был единственным дроу на своей улице.