— Чего, дед, на Болота? Да ты верно меня утопить вздумал!
— Не, — сказал «дед», вытирая руки о промасленный фартук, и где-то над его головой грозным багрянцем разлилось зарево сталеплавильной печи.
— Чего «не»? Знай, дед, если утону, к тебе первому заявлюсь.
Тут дед подумал чуть подольше, ухнул, прихлопнул стопку с давешним Ирлесовым вином, уже изрядно разбавленным чистоганом.
— Не. Не вздумал. Там и живёт, вот те ухо.
Дед, а вернее, чеканных дел мастер второй категории Саррмарин баз-Алья, показал на давно заплывшую чёрным фиолетовую проплешину на месте уха. Ухо ему сожгло брызгами раскалённого металла, полетевшими из-под пресса, когда кто-то по ошибке подложил на место холодных брусьев горячие. С тех пор Саррмарин баз-Алья, и раньше не большой поклонник общества, совсем перестал выходить из Литейных. И ещё стал фиолетовым. Но это по другой причине.
— Очень смешно, — засмеялся Крысолов.
— Пока не очень. Хочешь, на пальцах всё объясню? Двух хватит, слово мужчины.
Саррмарин поднял левую руку. Из пяти длинных и сухих пальцев на ней осталось только два. И эту историю Крысолов знал. Крысы. Его пальцы сгрызли крысы, когда почтенный мастер валялся пьяным в канаве у Восьмой гидрационной шахты. Придя в себя от боли, Саррмарин в долгу не остался и сгрыз крыс, но пальцы удалось вернуть не все, да и то спасибо Обсерватории, где нашёлся сердобольный целитель.
— Хорошо хоть ещё мужчины, — съехидничал Крысолов, сидевший уже изрядно покачиваясь.
Где-то в кирпичных недрах Литейных зарокотали, оживая для второй смены, гигантские конвейеры, без устали качавшие латунь и медь по венам огромных фабрик Холма. Гулко ухнул взрыв, расцветив мрачные своды сортировочного цеха мертвенным заревом. Заросшее белой бородой лицо Саррмарина на мгновение показалось Крысолову окружённым паучьими жвалами, он поспешно схватил бутылку и выпил ещё.
— За-за-за-забористая дря-дря-дрянь.
Саррмарин захохотал, поднимаясь во весь исполинский рост, и хлопнул Крысолова по голове.
— Бывай, малыш Ли.
— Я не малыш Ли! Я — Пронырливый Крысолов! — взбешённо заорал Крысолов, а старый мастер всё хохотал, пока лязгали, закрываясь за его спиной, стальные ворота Шестой Верхней.
Провожаемый зловещим взглядом в закопчённых окнах, за которыми не было лиц, Крысолов шагал среди угольных вагонеток и груд щебня. Он готов был поклясться, что у Литейных есть своя душа — и, видит Тихая Мать, он не хотел узнавать её ближе.
— Болота, — пьяным голосом проскрипел Крысолов, выбрасывая бутылку и кутаясь плотнее в безразмерное пальто, — отстойник этого города, где крысы и гоблины пируют среди нечи... а, что это я.
Шатаясь, он неторопливо, но уверенно пёр в нужном направлении.