Ива
Старик, выслушав скорую и сбивчивую речь дочери, долгое время только кивал, то ли соглашаясь с её словами, то ли содрогаясь в попытке подавить приступ подкатывающих горьких слёз. Он уже совершенно не скрывал - видно было что Ивар прямо сейчас готов был подняться и в чём есть предстать пред Олафом, чтобы отбить у кирда и у самой Судьбы свою дочь... однако, что-то по прежнему удерживало старика от этого шага и это было отнюдь ни стеснением перед судьбой старших детей кирда, ни страхом потерять своё лицо и безукоризненный авторитет перед жителями Края. Было ему начхать и на жребий и на гнев любых духов и богов, но было нечто большее, что заставляло старика оторвать от сердца последнее, ради чего тот ещё жил.
- Значит, пришло время... - наконец выдавил из себя шепотом старик, глядя себе под ноги: - Права была рыжая, когда брала с меня слово, что от Рока всё одно не уйдёшь... Пусть видит, что я оттянул насколько мог. - старик тяжело вздохнул и, взяв руку Ивы в свои горячие сухие ладони, посмотрел на дочь своими белёсыми незрячими глазами и закончил: - Я поклялся, что ты никогда не узнаешь этого от меня и так оно и будет... Но у богов, видно, своё видение на этот счёт. К югу от Хребта, в трёх днях от Тангарда вслед за солнцем, посреди Лихого леса стоит дом. В том доме стережёт тебя твоё прошлое и там же ждёт тебя только горе...
Старик выпустил ладони Ивы из своих рук и направился в свой угол, сильно припадая на обе ноги. Ивар теперь казался куда старше и немощнее, словно враз постарел ещё на четверть века. В движениях его уже не было той уверенности, руки его постоянно тряслись, а ноги неуверенно шаркали по полу, будто старик проверял дорогу, прежде чем ступить, словно только сейчас потеряв зрение. Остановившись у своей лавки, он устало завалился на неё и, сложив руки на груди, устало закрыл глаза.
- Иди, Руда, иди... - донёсся дрожащий шепот старика: - Пора. Теперь уже пора.
Эйнар, Эда
Обросшие белым мхом изморози камни алмазными сопками искрились в лучах неуклонно поднимавшегося к зениту солнца. Вокруг, из-под колючих шапок елей, то тут то там начинали доносится незатейливые трели осмелевших птиц, начавших привыкать к обрушившимся внезапно морозам. Вопреки холодам и белому покрывалу, тонкой, местами совершенно прозрачной тканью укутавшему землю, лес продолжал жить и радоваться тяжёлой северной жизни.
Тьму жерла сопки пробил яркий луч света фонаря. По серым стенам заплясали огромные тени, отбрасываемые крохотным язычком пламени светильника. Очертания бледного жёлтого свечения, упавшие на стены сопки, постепенно гасли в лучах заглядывающего в пещеру солнца. Вскоре под свет солнечных лучей шагнул одетый в шкуры могучий Хайнрих. Шахтёр, вскинув лицо к небу, тихо улыбаясь щурился на солнце, словно приветствуя его, как старого друга. Мужчина, стянув тёплую шапку с бритой головы, подставил лоснящуюся от пота макушку пока ещё тёплым лучам.
- А! Гости! - увидев изгоев, приветливо улыбнувшись, воскликнул Хайнрих: - Правильно, правильно! Доброе дело лучше начинать с лучами солнца!
Ильва
Ублюдок, глядя из-под густых, чёрных, как смоль, бровей недобрым колючим взглядом карих, почти что таких же чёрных глаз на застывшую пред ним юную охотницу лишь молча раздувал ноздри, постепенно алея от бурлящего в груди гнева. Он то сжимал, то разжимал кулаки, в то же время играя желваками, словно пережевывая подбираемые слова и так и не находя нужных.
- Тебе какое дело? - наконец бросил, скрипя зубами, бастард, отвечая вопросом сразу на все вопросы Ильвы: - Скажи "спасибо", да носи... А мои дела, то только мои... И дорогу сюда забудь... Не для тебя тот дом.
Гест, не зная куда себя деть, лишь насупился ещё сильнее, став темнее тучи. Друзей у него в Краю не было и что делать с юной охотницей, которая могла разболтать о его секретах, он совершенно не знал, от того и стоял недвижно играя мускулами, при том явно совершенно обескураженный.