АКТ III: ТЕОРИЯ ЗАГОВОРАПанама, республика Панама.
8 апреля 2014 года, 10:24.
Жизнь Джозефа Аройо имела все шансы попасть в Парижскую палату мер и весов как эталон Жизни Успешного Руководителя. Джозеф Аройо был человеком средних лет, в меру упитанным и в меру набожным, носил приличествующие случаю рубашки-поло с символикой яхт-клуба, к которому принадлежал, и умеренной строгости тёмные усы, как нельзя лучше подходившие к некогда пышной шевелюре. У Джозефа была обеспеченная семья, причём он не забывал ни своих родителей, ни родителей жены, подрастал сын, он водил немецкие автомобили и приходил на работу ровно в десять часов утра. Жизнь сеньора Аройо была размеренной, упорядоченной и благодушной как швейцарские часы. Довольно примечательное исключение для Панамы, объяснявшееся тем, что инженерное образование сеньор Аройо получил в Соединённых Штатах и там же приучил себя к порядку. Но были и у этого идеального сеньора секреты, о которых, хотя и не любил их, Джозеф помнил постоянно, со скупой тревогой ожидая часа, когда придёт его время.
Утро восьмого апреля не стало исключением в выверенном двумя секретаршами распорядке дня. Джозеф прибыл на работу, мимоходом поздоровавшись с охранником, сбросил неформальную куртку из седьмой коллекции «Эмпорио Армани» на вешалку и принялся за просмотр ночной отчётности. Поднявшееся над Атлантикой солнце било в окна кабинета на восьмом этаже белоснежного офисного комплекса, с улицы доносились привычное гудение машин и ритмы сальсы из кафе напротив. Только ветерок, шевеливший листки отрывного календарика над рабочим столом, вносил нотку хаоса в геометрический мир Джозефа Аройо. Даже мокрые следы от швабры уборщицы в вестибюле, казалось, подчинялись сложной математической модели.
Так продолжалось около получаса. Из сонной неги ежедневности хозяина офиса вырвал телефонный звонок. Рука Аройо по привычке потянулась к «Самсунгу» – подарку от жены и сына на сорокалетие – и с удивлением остановилась. Звук шёл из нижнего ящика рабочего стола. Кадык сеньора Аройо пришёл в движение. Он нервно вытер пот, выступивший в толстых лобных складках, и, едва не уронив разложенные на столе бумаги, выхватил из-под канцелярских мелочей дешёвую «Моторолу». Номер не определялся, но, не смущаясь этого, сеньор Аройо прижал телефон к уху.
– Ох… это… это вы? Такая честь, доктор М... – здесь его перебили. Больше мужчина не проронил ни слова, слушая собеседника с болезненным вниманием. А потом, когда на том конце зазвучали гудки, Джозеф пригладил волосы, ножницами разрезал сим-карту на четыре части, сломал «раскладушку» и завернул останки телефона в газету. Когда, спешно собрав нужные документы, идеальный сеньор Аройо выскочил из кабинета, одна из визиток, сложенных аккуратным столбиком у монитора, слетела на пол. В солнечном луче мелькнул машинописный текст: «Государственное агентство Панамы по дорожно-техническому надзору».
Закрытый на реконструкцию кампус университета, Нова-Кордоба.
8 апреля 2014 года, 01:50.
Таня Каррерас слушала его речь, находясь в маленькой комнатке технического оператора (по понятным причинам сейчас отсутствовавшего). Она сидела в полной темноте, приникнув к окошку под потолком, и одними губами повторяла его слова. Таня беззаветно верила в них и, хотя её образования хватало, чтобы распознать в них заимствования, а то и прямые цитаты, ощущения вторичности не возникало.
Субкоманданте Либертад говорил яростно, страстно: с огнём, горящим в глазах за чёрной шерстяной маской, и в сердце под простецким костюмом. Его голос гремел, раскатываясь под сводами актового зала одного из университетских кампусов, и не было, не было в нём даже нотки фальши! Таня бы почувствовала её. Годы назад, когда её революционный путь только начинался, она со смесью обречённости и страха ждала, когда легендарный ореол Либертада рассыплется под натиском бытовых проблем и простой житейской данности, которой никакой революции (и даже Революции) не изменить. Но до сих пор, едва лишь Либертад поднимался на высокую трибуну, дыхание её перехватывало, и Таня вновь становилась той юной нескладной девочкой, что бросилась когда-то к нему, окружённому сурово-романтичными мужчинами в зелёных рубашках. Бросилась – и окунулась в новую жизнь. Вблизи Либертад оказался не хуже, чем на плакатах её, Таниного, сочинения.
– Итак, суммируем. Не в том вопрос, случится ли революция, – рокотал хорошо поставленный голос того, кто в далёком прошлом был обыкновенным профессором во второсортном мексиканском университете. – Вопрос в том, будет ли исход её мирным или кровавым. Когда-то эти слова произнёс Михаил Бакунин, отвергнутый временем философ-освободитель, но теперь…
Казалось, что речи Либертада не пишутся на бумаге, а рождаются где-то в небесах. Человек неспособен говорить так гладко, приятно и правильно, так точно выбирать слова и пробуждать саму душу испанского языка. Какими бы ни были его выступления, длинными или короткими, политическими или просто «по случаю», они приковывали внимание к персоне говорящего как кандалы – пленников османских галер. И требовательная, суровая правда, которую Либертад никогда не трудился маскировать, красила его пуще всех остальных. Среди серых канцеляристов, продажных чиновников и отожранных придворных крыс он был Прометеем, несущим людям огонь завтрашнего дня. Его правда была порождена отчаянием, порождена голодом, порождена безмолвным протестом рабочих районов и захолустных деревень. Либертад сражался не за Санта-Клару, не за Нова-Кордобу, а за весь континент, и апломб его максимализма был неколебим как спартанские щиты. И Таня, пусть ясно представляла себе схему работы революционной пропаганды, иногда ловила себя на мысли, что почти фанатично верит в его идеалы. Верит в него самого, вскинувшего кулак под аплодисменты студентов, малочисленных журналистов и преподавателей-социалистов, втайне пришедших сюда, на одну из его нечастых лекций.
– Народ и партия едины! – шёпотом повторила Таня всегдашний финальный пассаж и смущённо прикусила язык. По счастью, в темноте никто не видел заигравшего на щеках девушки румянца. Но уже через минуту её лицо помрачнело: она принесла плохие новости и, когда выступление закончилось, а Либертад жал руки и с досадой отмахивался от слишком уж восхищённой части публики, так и не сняв берет и маску, откладывать их было нельзя.
Придуманная ей операция становилась слишком глобальной, чтобы держать её нового отца в неизвестности. Только уж очень хорошо Таня Каррерас знала, с какой нелюбовью относится этот очаровательный идеалист к договорам и полумерам. Но знала также, что её приземлённая практичность дополнит хрустальную мечту Либертада. Вместе они придут к победе.
Мотель в трущобах, Нова-Кордоба.
8 апреля 2014 года, 13:30.Вудсона разбудил уже начинавший становиться привычным стук в дверь. Новая жизнь приглашённой звезды вынуждала на время отложить в шкаф костюм профессионального затворника и просыпаться. Герой-любовник чувствовал себя на удивление выспавшимся и бодрым, хотя дневная жара по обыкновению пыталась задушить его прямо в постели. Американец давно уже удивлялся, почему жители Санта-Клары так опасаются попасть в ад, ведь там для местных ничего не изменится.
Мрачным глазом Вудсон глянул на прикроватные часы. Те были в полном порядке, благо Пино не заглядывал в его номер, а ночью свет не отключался, и показывали половину второго. Был во всём этом определённый плюс: Шон благополучно проспал самое пекло сиесты, и остаток дня обещал пройти не под знаком курицы-гриль.
– ¡Señor Woodson! ¡Abre, por favor! – по голосу Вудсон узнал Экю.
– О, вы можете так не стучать! – раздался сварливый голос уборщицы. – Сеньор – большой любитель спать до вечера и вряд ли вам откроет, молодой человек. Вы заходите часиков в пять… или шесть…
– Всё настолько плохо? – Экю перестал стучать, но, благодаря отличной шумоизоляции, Вудсон слышал весь их разговор.
– Ещё как, молодой человек, ещё как. Сеньор въехал сюда семь месяцев назад, эх… такой красивый сеньор, но так себя не любит. Когда он здесь, только спит или пьёт. А когда не здесь – только пьёт. Эх… не моё это дело, молодой человек, но мне его очень жалко. У него, наверное, случилось горе, но это ведь не повод похоронить себя таким молодым.
– Конечно нет, – дверь вздрогнула от пинка. – Вудсон, откройте уже!
– Эх… ну удачи вам, молодой человек, – голос женщины стал удаляться, и ему вторил скрип ведра по полу, – знаете, а хорошо, что вы пришли. Никто к нему не приходит, совсем никто.
Шевельнув кистью, Вудсон почувствовал под пальцами пустую бутылку, немое подтверждение слов пожилой уборщицы.