Педро Вильянова, которого все называли просто Пино, был сыном приезжих из сельской глубинки острова. До семи лет он рос в деревне настолько бедной, что грамоте учился в церковной школе. Спасаясь от голодной смерти, его родители переехали в столицу. Отец Пино поначалу пытался найти работу, но потом бросил и день ото дня пил всё больше. Семью тащила на горбу мать, которой хватало воли к жизни и любви на троих детей и две работы. Больше всего в жизни Пино хотел, чтобы его мама стала счастливой. Когда он подрос, друг детства – Хуан – привёл Пино в банду. В тринадцать лет мальчик впервые взял в руки оружие, но, слава богу, ещё не успел никого подстрелить.
Пино вырос не только красивым, но и довольно смышлёным, его любили девочки, а среди «бандитов», многие из которых были старше его от силы на пару лет, он стремительно набирал авторитет. Он торговал наркотиками и прикрывал проституток около улицы Восьмого октября, но почти все деньги приносил домой, стараясь выгадать момент так, чтобы не застать там отца. Луиза была права – Пино и правда был хорошим мальчиком, но неуклонно близился тот день, когда ему станет проще выстрелить, чем договориться.
Правда, сегодня он не настал.
Подросток проводил широкую спину американца долгим взглядом, где смешались классовая ненависть и зависть к человеку из богатых краёв. Но этот не выглядел так, как выглядит большинство сумасшедших туристов, рискующих сюда забредать. Этот американец был другим.
– Мне показалось, он крут... – пробормотал Хуан, с облечением убрав ладонь с рукояти ножа.
– А мне нет, – засмеявшись, Пино приобнял его за плечи и потащил обратно в бездну переулков. Подозревал о том Вудсон или нет, но сегодня он приобрёл грозного союзника в фавеле Мадана.
Мост пружинил под ногами, норовя вильнуть в сторону и вызывая неприятные ассоциации с болотом. Немудрено было и упасть в зеленеющую прямо в щелях меж блоками воду (о поручнях строители-самоучки благополучно не подумали), но уже через минуту Шон преодолел многометровое препятствие и вновь твёрдо стоял на земле. Хижины на другом берегу были хижинами в самом прямом смысле слова: сложенными из кирпичей, покрышек и досок, накрытые плетёными крышами в духе зонта в «Люсьенаге» или даже обычными автомобильными тентами. Ютились здесь свежеиспечённые иммигранты или отбросы настолько несчастные, что жалость к ним сменялась брезгливым зоологическим любопытством. Детишки у моста перекрикивались на местном диалекте, далёком от цивилизованного испанского или хотя бы безобразной смеси английского и португальского, однако и этих мест коснулась островная политика. На одном из врытых в землю брёвен, служивших наплавному мосту якорями, краснел знакомый плакат с чёрным силуэтом в берете, поднявшим к краснознамённому небу кулак. В городе, вспомнилось Шону, он никогда не видел этих листовок: наверное, их срывали с завидной регулярностью. А может быть, даже придумали соответствующую службу по срыванию плакатов, назвав её министерством контр-пропаганды или информационным агентством...
Так, мысленно развлекая себя, он брёл посреди пыльной дороги. Пино не дал ему никаких ориентиров, даже не сказал, что ему искать. И когда Вудсон готов был со вздохом признаться себе, что маразматическая карусель ещё не кончилась, он увидел её дом. Он понял это шестым чувством, не отдавая себе отчёта, как и почему. Просто при взгляде на приземистую, ничем не отличающуюся от других халупу, волоски на затылке пошли дыбом.
Перед ним доживал последние дни шедевр бюджетной архитектуры: кажется, то были четыре кирпичных столба, к которым попросту привалили достаточно большие жестяные обрезы, а сверху положили тростник и пальмовые листья. Перед дверями в хижину стоял пустующий пластиковый стул, рядом – миска для собачьей еды, вылизанная как сапоги штурмбаннфюрера.
Не это заставило сердце Вудсона забиться быстрее, и даже не приоткрытая дверь. Нет. Что-то было там, в темноте хижины, подсвеченной из глубины багровым светом. Что-то тревожное.
Он поймал себя на том, что стоит на месте как вкопанный.
Перед порогом дома Генеральской Дочери белел выложенный меловой пылью полукруг. Над дверями висела связка засохших до черноты листьев. На стенах едва виднелись нацарапанные перочинным ножом каракули. Маленькие детали поочерёдно складывались в полотно Иеронима Босха и словно зазвучало вновь предостережение Луизы...
... последний шанс повернуть.