Романов командует отходить, и ползком - к своему рюкзаку. Зацепил рукой крендельком за лямки, и волочит за собой без опаски - знает, Соколов с Евой прикроют. За ним должен бы и Тян, но нет... Грохочет тяновский карабин, свинцом плюется, пулеметом претворяясь. Пули грызут кору деревьев, выбивая из них ароматную смолистую щепу метрах в трех от земли. Только не нюхает никто почему-то.
Нецивилизованные противники ковчеговцев плотнее в свои укрытия вжались под огнем, но боевого задора не потеряли. И вычислили, похоже, стрелка - трудно не вычислить, когда в полусотне метров сверкает дульная вспышка и задорно рубит, как древний поэт Маяковский, свои нескладные вирши в рваном ритме голосистый АК.... И вскинули "наземники" свои самострелы, луки и крумультуки, наводясь на улетевшего с нареза инженера.
Только невдомек им было, что дело обстоит куда печальнее для них, чем на первый взгляд показалось. Те, кому было присвоено сочное наименование "говняхи", не успели начать стрелять, как в дело вступили подготовленные марксмены с "Ковчега". Хлесткими плеточными ударами дала зачин СВУ Соколова, почти неслышными плевками поддержал ее Евин "Винторез".
Глеб бил уверенно, выбрав целью счастливого обладателя винтовки - видать, центрового "дикаря". В прицеле мелькнула грязная, сурово поросшая темным ворсом кисть руки, крепко обхватившая шейку приклада и... Бах! Покалеченная ружбайка с разбитым в щепы, обагренным кровью прикладом летит в одну сторону, а несчастный стрелок, душераздирающе вопя от боли, валится в другую. Едва ли его винтовка сможет снова сгодиться в бою без ремонта, а сам ее обладатель вряд ли когда-нибудь сумеет удержать правой рукой хотя бы собственные причиндалы в процессе мочеиспускания...
Глеб быстро переносит огонь, и шугает другого быстрой "двоечкой". Ева работает не столь эффективно - то ли позиция неудачная, то ли звезды не сошлись. Прямой видимости целей нет, и приходится обозначать контроль, чтобы "чумазики" сидели по укрытиям и не наглели.
А Тян... Тян все-таки ловит своего гостинца. Отстрелявшись, за ствол изрядной сосны закатиться хотел от греха. Но не так это просто оказалось сделать, когда на тебе двадцать кило снаряги, да баул того же веса на горбу к землице давит. Заворочался Саша, как черепаха, которой смеху ради на панцирь кирпичик положили, тут ему и прилетело. Прямо по каске врезало что-то тяжелое, дернув голову назад...
А Саша жив-здоров, и даже не больно совсем. Его каска-то пулю в упор не боится, не то что стрелу! Полимерное волокно проникание удержало, гелевая подкладочка запреградный удар погасила, и вся любовь. Не зря, видать, под насмешливыми взглядами матерых оперативников тяжеленный боевой комплект вторые сутки, прея, таскал...
Другой бы испугался - ведь чуть ниже бы пошло, не в добрый шлем, а в лицо открытое, и всё, привет... Или точно в лоб бы накатило, хрустнули шейные позвонки, и хваленые полимеры говна бы тогда не стоили. Но Тяну не страшно. Он не знает сослагательного наклонения. У него на гипотетическую смерть не хватает фантазии.
Ну а беды "наземников", по большому-то счету, только начались. Им невдомек было, что во фланге у них еще одна огневая точка с автоматическим ждала своего часа, да со стрелком не в пример решительней, умелей и сердитей инженера-гуманиста. Серега менжеваться не стал. Раз противник огонь открыл - получите, распишитесь.
Автомат забил короткими двойками. Первая цель удачно стояла, боком к Ежову, не прикрытая почти. Раз-два, грудь-голова. Кровью плеснуло на папоротники, тело мешком повалилось. Двухсотый, к бабке не ходи.
Второй двоечкой заставил какого-то коренастого бородача забиться под бревно и носа не казать.
Тут-то "говняхи" и смекнули, что впутались они в очень нехорошее. С ружьишком и самострелами против как минимум двух автоматов да еще бог весть чего - это вилы. Куда ж там, с голой пяткой да на Чапаевскую шашку?
И они побежали, как могли. Кто в рост, кто на карачках. Одного из бегущих очередь не вышедшего из боевого режима Ежова подцепила "на взлете" - срезала в начале рывка, черкнув наискось по левому бедру, а последней маслиной разнеся в труху правое колено. Рухнул, понятно, заорал не хуже Соколовской жертвы. В счастливом краю роскошного соцпакета и гуманной медицины под названием "База "Единство", разведчикам таких страстей и слышать-то не доводилось. Разве может человек так страшно, истошно вопить?
Между тем, основная группа "говнях" уже скрылась из виду, влилась в невнятное мельтешение, едва видимое в просветах на вырубке. Там явно тоже не скучали. Стреляли. Вопили на разные голоса, кто яростно, кто испуганно, кто в муке. Железо звенело. Там люди убивали друг-друга.