Замерев в обьятиях любимого, Хельга потеряла счет времени, растворяясь в жарком тепле его обьятий, в ласковых касаниях и теплом дыхании, нежных аккуратных прикосновениях и сводящей с ума близости. Сейчас кэндлмесский прокурор, всегда полагавшая себя в первую очередь не женщиной, а чиновником, осознавала себя любящей и любимой, и чувства эти, столь нехарактерные для костного, насквозь бюрократичного мирка ее жизни, захватывали фон Веттин с силой могучего урагана. Непривычно было ощущать себя настоящей Женщиной - и женщиной желанной и обожаемой: но тем сильнее и захватывающе была охватившая ее страсть.
Млеющая в надежных руках прекрасного чернокнижника, Хельга только и успела, что ойкнуть от неожиданности, когда обаятельный Хельмут ловко подхватил ее на руки и бережно, словно драгоценную вазу, понес к застеленному ложу. От осознания и предвкушения того, что последует за этим на никогда незнавшей любовных игр постели, бывшая монахиня зарделась, как маков цвет, и только поплотнее прижалась к возлюбленному. На руках у колдуна было поразительно воздушно и комфортно: стоит смежить веки, и можно представить, как паришь в небесах, поддерживаемая двумя прекрасными белооперенными крыльями.
Прокурор даже не успела заметить, когда отрада сердца ее погасил лампу в кордидоре, зажегши взамен прикроватные светильники. Заботливый, предупредительный и осторожный, он мягко опустил верноподанную Святого Престола на широкое ложе. Оперевшись на руки, прокурор застыла, зачарованная искушающим шепотом Хельмута. Он, словно бы великолепный музыкант, маэстро, касался своими речами, своими нежными касаниями и горячим дыханием, самых потаенных струн давно застывшей души фон Веттин, пробуждая к жизни пока что еще тонкий и хрупкий цветок желания. И не мог багрянец этого цветка прожить без того, что было ему как вода: он засыхал без поцелуев, без ласк, без сплетения рук и сплетения тел.
Ловкие пальцы абиссарийца сноровисто расстегивали блузу, словно бы освобождая женщину не только от одежд, но и одновременно от тяжелых, сковывающих лат абсолютно ненужной ныне морали. Каким-то краем одурманенного жаждой сознания Хельга подивилась, как ловко мужчина управляется с женскими одеждами, но шальная мысль эта надолго не задержалась, поглащенная всеобъемлющей истомой и негой.
Всегда привыкшая носить холодную маску безразличия, стремившаяся укрыться от всего мира за щитом Веры и оборониться мечом Долга, фон Веттин чувствовала себя ныне безмерно радостной и безмерно счастливой. Ощущение первозданной свободы пьянило, заставляло терять голову: словно птица с подрезанными крыльями, впервые за долгие годы сумевшая подняться в воздух, она наслаждалась безбрежным небом вокруг и ощущением вольного полета, не скованного боле никакими искусственными, противоестественными преградами.
Захваченная водоворотом страсти, прокурор и не заметила, как под пальцами Хельмута блуза сдала свои позиции и белым лебедем улетела куда-то в сторону. Склонившийся сверху чернокнижник покрывал тело Хельги страстными поцелуями, каждый из которых срывал с губ фон Веттин тяжелые стоны. Ах, как же прекрасен он был, как притягателен и благороден! Нет, не могла такая красота, такая душевная чистота служить злу! Не могли эти теплые синие глаза, на самой поверхности которых были видны неизмеримая нежность и обожание, лгать!
Вновь протяжно застонав, чиновник всем телом подалась навстречу ласкам, каждым сантиметром кожи испивая жар губ любовника. Охватив ладонями его лицо, женщина потянула мужчину наверх, отбросив ложное смущение и одаряя его ответными поцелуями. Отдавшись, наконец, порыву сдерживаемых чувств, Хельга уже не могла остановиться: буря эмоций захватила ее, унося к вершинам страсти.
До одури, до зубовного скрежета ей хотелось увидеть обнаженным свое ангельское подобие человека, и фон Веттин торопливо и неумело принялась раздевать Хельмута, путаясь в пуговицах тесного камзола. Но миг - и руки ее накрыли теплые ладони чернокнижника, заботливо помогшие справиться с поставленной задачей. И когда одежда упала к их ногам, Хельга замерла в восхищении, любуясь точеными формами своего возлюбленного: в нем одновременно переплетались сила и стройность, изящество и мужественность.
Видя на груди мужчины застарелые шрамы, она не сдержала изумленный вздох: ужели нашлось существо столь бессердечное, столь падшее, что посмело причинить грех этому великолепному телу, подобному Адонису? Рука бесстрашного прокурора, забывшей и о вере предков, и о том, кто перед ней, с тревогой и изумлением потянулась к старой ране, касаясь ее самыми кончиками пальцев и будто бы не веря, что шрамы эти реальны. Но абиссариец не позволил своей женщине долго пребывать в немом изумлении - с пламенным поцелуем он притянул ее к себе, и майор мигом забыла о всех треволнениях, всецело отдавшись на волю танца рук кавалера.
Это был рок, это был фатум, и не оставалось никаких мыслей о сопротивлении - лишь пряно-порочное желание очертя голову рухнуть в бездну грехопадения, где есть место только для двоих, где они могут слиться воедино в том извечном танце, что древнее всех иных и восхитительней всех иных. В сторону отлетели ненужные преграды ткани, и вот уже Хельга лежала перед возлюбленным почти обнаженной. В расширившихся глазах фройлян фон Веттин колдун видел свое отражение, тонущее в глубинах страстного желания, руки женщины скользили, мягко и настойчиво лаская его спину - ровно до тех пор, пока губы чернокнижника не запечатлели почелуй страсти на ее груди. В мгновение магкие касания, подобные легкому росчерку птичьего пера, сменились острыми коготками, резко и требовательно полоснувшими кожу и притянувшему Хельмута к себе: ближе ближе! Хриплый, громкий и протяжный стон слетел с губ прокурора, когда губы Хельмута каснулись ее, и она подалась всем телом навстречу к нему, жаждя ощутить каждой клеточкой своей кожи кожу мужчины, прижаться к нему так крепко, как только можно.
Шалые глаза, рассыпавшиеся по подушке пряди темных волос, сбивчивое дыхание выражение счастья и наслаждения на лице: разве можно было признать в этой расцветшей женщине всегда чопорного и сдержанного кэндлмесского прокурора? Разве мог кто-то поверить, что эти привыкшие к сухим указаниям вечно сжатые губы могут быть столь маняще приоткрыты, страсно шепча: - Хельмут... Разве могла бы чинная и благопристойная дама столь настойчиво тянуться к мужскому ремню, жаждя узреть своего возлюбленного полностью? Здесь и сейчас та, прежняя Хельга, тихо умирала, а из пепла ее рождалась иная, обновленная Женщина.